Дидье Ковеларт - Притяжения [новеллы]

— Он?

— Он, кто же еще! Он сдирал с тебя кожу ногтями! Я знаю, почему тел не нашли — он их съел!

— А, — зевнула Дельфина. — Кофе хочешь?

И повела ночную гостью на кухню. Шарли шла за ней, сбитая с толку отсутствием реакции.

— И больше ты ничего не скажешь? Да что с тобой?

— Он написал меня на стене своей камеры.

— Черт! Ты видела? И что?

— Все кончено, Шарли. Он пытался меня задушить. Теперь в его досье хоть что-то есть. Я.

Ошеломленная Шарли смотрела, как Дельфина засыпает кофе в раструб кофеварки, забыв вложить фильтр.

— Ты думаешь, он этого и хотел?

— Я приняла две таблетки лексомила, чтобы выспаться и подумать утром на свежую голову. Мое глубокое убеждение — он невиновен, он просто играет со мной, и все, но я буду вынуждена сдать дело. Любой другой следователь передаст его в суд, и прокуратура вызовет меня в качестве свидетеля. Если я дам показания в суде присяжных — ему конец… Я не имею права так с ним поступить, Шарли.

Она включила кофеварку и обессиленно рухнула на стул, продолжая терзаться своей дилеммой.

— Дельфина, я пыталась тебе дозвониться вчера вечером. Человек, который мне снился, тот, что расписывал стену в какой-то церкви, и голуби были вокруг… это Микеланджело.

Дельфина облокотилась на стол и посмотрела на нее, с усилием вникая в сказанное.

— Микеланджело… — пробормотала она. — Эксперты говорили, что фреска на стенах комнаты для свиданий… это была копия-перевертыш «Страшного суда», бесы в раю и ангелы в аду…

Глаза у нее закрывались. Шарли крепко сжала ее запястья и отчеканила:

— Когда Микеланджело расписывал Сикстинскую капеллу, в тысяча пятьсот тридцать шестом году, исчезли двое его подмастерьев. Так сказать, душой и телом. Два молоденьких мальчика, на которых он положил глаз. Теперь понимаешь?

— Я не верю в реинкарнацию, Шарли. Жеф — талантливый художник, забавы ради попробовал сымитировать стиль другого, вот и все…

— Да если бы только стиль… У тебя соль есть?

— Соль?

— И свечи.

Вокруг кровати Дельфины она рассыпала крупную соль, очертив круг, внутри его зажгла свечи, расположив их как бы на шести оконечностях звезды Давида, потом — соли не хватило, — нарисовала крест сахарным песком.

— Теперь с тобой ничего не случится.

Шарли уселась на кровать, сняла сапожки и спросила Дельфину, с какой стороны она спит.

Собака прыгнула за палкой, поймала ее на лету, принесла к ногам сторожа. Старик мрачно смотрел на микроавтобус, который снова привез рабочих для расчистки территории. Потом он повернулся к обрушившемуся крылу. На фоне восходящего солнца оголившиеся опоры напоминали ему судостроительные верфи в Бресте, где прошло его детство, — только здесь ничего не строят. Здесь все разрушат — сразу, как только уйдет Жеф. Эта тюрьма была всей его жизнью. Родители хотели, чтобы он стал священником. Он окончил семинарию, но плоть оказалась слаба. Вернее, чересчур сильна. Тогда он прошел конкурс в администрации исправительных учреждений. Стал сторожем — тоже дело. Какая-никакая ответственность. «И сами, как живые камни, устрояйте из себя дом духовный…» [8] I Пет., 2, 5. Из послания святого Петра. Это стало его девизом. Жеф был единственным заключенным за все годы, который его слушал. Который ему отвечал. Он-то, Люсьен, знал правду. Он задал вопрос художнику, когда тот писал фреску на стенах комнаты для свиданий, так прямо и спросил, почему-де убил девушек.

— Чтобы сохранить им жизнь. Теперь все думают о них. Их изображения будут стоить бешеных денег. Их судьбе позавидует не одно поколение.

— А вы сами тоже можете вот так исчезнуть в вашей картине?

Люсьен Сюдр не мог забыть, как ответил ему Жеф; навсегда запомнил он это теплое внимание, этот добрый свет:

— А что? Вам так нужно чудо?

Затарахтели отбойные молотки, сторож вздрогнул.

— Пошли! — кликнул он собаку.

Вернувшись к себе, он приготовил скромный ужин, поджарил тосты для Жефа. Пока кофеварка цедила кофе, второй раз перечитал письмо администрации. Он думал, поскольку так и не оформил пенсию, что о нем забыли. Но нет: ему сообщали, что новый сторож сменит его через две недели. Старик не глядя нащупал бутылку белого вина и приложился, глядя на стену, откуда смотрели на него лица Жефа, вырезанные им из газет. Он разорвал письмо. Потом встал и отправился по продуваемым ледяным сквозняком коридорам, катя перед собой столик на колесах с термосом, горячими тостами под салфеткой и завернутым в цветастую бумагу подарком, который он купил вчера. Его прощальный подарок.