Александр Шаргородский - Капуччино

Они подъехали к серому четырехэтажному дому. На балконе, в желтом свете, стоял толстый человек, в синих трусах, в майке, и делал зарядку.

— Ахтунг! — предупредил дядька, — Фимка Косой, ахтунг! Ахтунг!..

Фимке Косому в Израиле не хватало мордобоя. Натура человека загадочна — можно скучать и по драке. Косой возмущался с балкона:

— Что это за страна, где никто не даст по харе?! Чего ты сюда притащился, шрайбер? Жара, пыль, винный завод — и тот дрековский! Когда они выливают вино — у меня болит сердце! В России их бы за это убили. Я хотел им помочь, улучшить процессы, технологию — не желают.

— Шрай ныт! — попросил дядька, — человек с дороги.

— Курвы, — продолжал как ни в чем не бывало Фимка, — они мне сказали, что здесь — не разбавляют! А сколько я хотел разбавить?…

Дом стоял вблизи винзавода, Косой смотрел на багровые струи «Каберне», текущие по панели, и презирал Израиль.

— Балбес! — сказал дядька, — таких надо выселять в Россию…

Затем он покормил Виля и пошел показывать город.

— 60 тысяч человек, — говорил он, — но каких! Мэр — «а менч»! Где ты видел такого мэра. Исключительный. Теперь взгляни на дорогу. Недавно закончили. Каждый метр — апельсин, каждые два — лимон! Летишь, как в самолете. Исключительная!

— На ней можно сломать шею!

— На этой? — удивился дядька. — Здесь вообще нет аварий! Сейчас мы проходим мимо кортов — слева зеленел бурьян, — исключительные! Ты бы видел, как отскакивает мяч — выше, чем в Уимблдоне! А какие у нас игроки — Ицек, Фрум, не слышал? Услышишь! И подними голову — самый высокий тополь!

— В мире? — спросил Виль.

— А как же, — сказал дядька, — иначе б я не упоминал! И не вступи в лужу. Это «Каберне». Оно течет прямо с винзавода. Его построил сам Ротшильд!

Заводу можно было дать лет восемьсот. Стены покосились, башня падала, прессы видели персов, вино явно пили пророки.

— Исключительный? — поинтересовался Виль,

— А как же! — ответил дядька. — И вино тоже! Попробуй.

Он заставил его выпить литр. Оно кислило, отдавало мазутом — его бы не впустили в Бургундию.

— Ну, исключительное?! — спросил он.

— А как же! — икнул Виль.

— Не разбавленное, — по секрету добавил дядька и протянул руку в сторону огромного дома.

— Где-нибудь видел таких архитекторов? Какой полет фантазии, какая игра таланта!

Голова Виля кружилась, он ничего не понимал — перед ним был недостроенный дом.

— Да, — подтвердил дядька, — фирма разорилась, но это самый прекрасный недостроенный дом в мире. Взгляни на силуэт этой брошенной крыши, на ажурность провалившегося балкона — исключительно!

Начинало жарить. Виль предложил зайти в кафе.

— Ты, кажется, этого не знаешь, — произнес дядька, но наша жара самая нежная в мире. Она не беспощадна, как где-то, она сердечна. Сегодня 42 градуса — а кто чувствует?

Дядя потел, задыхался, сопел.

— И что здесь особенно хорошо — это кофе! Он черный и вместе с тем не крепкий. Можешь смело наливать в кружку, до краев, не бойся, тут половина молока, ты его почти не почувствуешь, он такой же хороший, как вино.

Виль отпил.

— Вино лучше, — заметил он.

— Вино исключительное, — кивнул дядя, — хочешь еще кружку? Там полная кастрюля.

— Можно, я возьму чай?

— А как же?! — сказал дядя, — чай у нас…

— Дядя, — прервал его Виль, — почему, когда я приезжал к тебе в Москву, ты мне ничего не показывал?

Дядька искренне удивился.

— Ты издеваешься? — спросил он. — Что там показывать?! Там есть такой завод? Или такие дома? Или такая дорога, с небом и с апельсинами, от которых кружится моя старая голова. Или там есть мэр «а мэнч»? Там есть такие кафе и такой кофе?! Ты посмотри, на каком стуле ты сидишь? За каким столом?! Ты посмотри, какие пуным вокруг — хочется целовать. Что там было показывать? Что там было исключительного, скажи мне?

Он смотрел на Виля широко раскрытыми глазами молодого влюбленного, старый дядька.

Они болтали до ночи. Он показывал, он пел, он грыз дыню.

Виль валился с ног.

— Дядька, — спросил он, — который час?

Он обнял Виля в темноте.

— Исключительный! — сказал он.

Назавтра дядька повез Виля в Святой город.

Над Иерусалимом хрустела маца. Был конец пасхи, и все застыло в ожидании хлеба. Солнце, цвета Иерусалима, садилось лениво.

— Скорей бы уже, — сказал Виль, — жрать хочется.

— Субботу торопить нельзя, — заметил дядька.

Они ждали автобуса, чтобы вернуться в Ришон Лецион.

Солнце остановилось. Оно играло с Иерусалимом, и от их игры рождался диковинный свет. С утра они болтались — дядька лично показывал Святой Град. Вначале они гуляли по арабскому шуку.