Кевин Брокмейер - Краткая история смерти

Когда слепой пришел в город, то заявил, что пересек пустыню, в которой песок был живым. Он сказал, что умер, а потом — раз! — оказался в пустыне. Он твердил об этом каждому, кто готов был слушать, и наклонял голову, улавливая звук шагов. Из его бороды дождем сыпался красный песок. Слепой сказал, что пустыня, бесплодная и безлюдная, шипела на него, как змея. Он шел день за днем, пока дюны не разверзлись под ногами и не превратились в волны, которые вздымались вокруг и хлестали его в лицо. Затем все стихло, и послышалось биение, похожее на стук сердца. Этот звук был отчетливее тех, что он когда-либо слышал. Слепой сказал: лишь тогда, ощущая всей кожей уколы миллионов песчинок, похожих на крошечные острия стрел, он по-настоящему осознал, что умер.

Джим Сингер, владелец закусочной в районе монумента, сказал, что у него закололи кончики пальцев, а потом он перестал дышать.

— Это все сердце, — настаивал он, решительно хлопая себя по груди. — Меня накрыло в собственной постели.

Он закрыл глаза, а когда открыл их снова, то оказался в поезде вроде того, в каком маленькие дети катаются кругами в парке аттракционов. Рельсы вели через густой лес из золотисто-коричневых деревьев, но на самом деле это были не деревья, а жирафы, чьи длинные шеи словно ветви тянулись в небо. Поднявшийся ветер сдувал пятна с их спин. Они кружились вокруг, вращаясь и пропадая позади поезда. Джим далеко не сразу понял, что пульсирующий звук, который он слышит, — это не стук колес.

Девушка, которая любила стоять под тополем в парке, сказала, что после смерти оказалась в океане цвета сушеной вишни. Некоторое время вода несла ее тело, а она лежала на спине, описывая хаотичные круги и напевая обрывки популярных песен, какие только могла припомнить. Но потом послышался раскат грома, облака расступились, и вокруг начали сыпаться шарикоподшипники — десятками тысяч. Она глотала их, пока хватало сил, сказала девушка, поглаживая потрескавшийся ствол тополя. Глотала, сама не зная зачем. Она наполнилась ими, как мешок, и медленно погрузилась в толщу океана. Мимо проносились стаи рыб, их синие и желтые чешуйки были единственными яркими пятнами в воде. И вокруг она слышала этот звук — тот же, что и остальные люди — размеренное биение гигантского сердца.

Истории, которые прибывшие в город рассказывали о переходе, были столь же разнообразны и замысловаты, как их жизни, исчислявшиеся десятками миллиардов. Куда причудливее, чем другие рассказы — о собственной смерти. В конце концов способов умереть не так уж много — человека подводит либо сердце, либо голова, либо над ним одерживает верх какой-нибудь из новейших недугов. Но во время перехода каждый следует своим путем.

Лев Пэйли наблюдал, как его атомы рассыпаются, словно мраморные шарики, и разлетаются по всей вселенной, а затем вновь собираются вместе из ниоткуда. Ханбинь Ли сказал, что проснулся в обличье тли и провел жизнь в мякоти одного-единственного персика. Грациэла Кавазос утверждала, что «пошла снегом» — и более ни слова! — и застенчиво улыбалась, если слушатели требовали подробностей.

Двух похожих рассказов не бывало. Но тем не менее в них всегда присутствовал пульсирующий звук, похожий на бой барабана.

Некоторые клялись, что он не пропал и после перехода, — мол, если сосредоточиться на нем и не отвлекаться, можно услышать слабые отзвуки в любом городском шуме, будь то тормоза и клаксоны, колокольчики на дверях ресторанов или шлепанье обуви по тротуарам. Группы людей собирались в парках и на крышах, просто чтобы послушать этот звук, и сидели тихонько, спиной друг к другу. «Бум-бум. Бум-бум. Бум-бум». Все равно что внимательно следить за птичкой, которая взлетает в небо, уменьшается и наконец исчезает, превращаясь в точку.