Эллиот Тайбер - Взятие Вудстока

Копы все прибывали. Они выскакивали из машин и уже начинали оцеплять парк. Один из моих друзей схватил меня за руку и потащил в боковую улицу, подальше от схватки. Я ковылял по этой темной улочке, звуки бунта затихали вдали, а на меня вдруг навалились усталость и страх. Грудь моя ходила ходуном, я никак не мог отдышаться. Удаляясь от поля сражения, я старался прийти в себя. И вскоре понял: мне ничто не угрожает. Дыхание еще оставалось учащенным, сердце билось, но я уже овладел собой. Нараставшее в моей душе ликование выплеснулось наружу радостным хохотом. Мы с другом принялись весело лупить друг друга по плечам, а потом обнялись и пошли дальше. Гордость тем, кто я есть, и тем, в чем я принял участие, заполнила каждую клетку моего тела. Я был бойцом свободы!

В ту ночь, получившую в дальнейшем известность как «Восстание в „Стоунволл Инн“», зародилось Движение за освобождение геев. Оно изменило всю нашу страну и значительную часть остального мира. В три следующие ночи геи, мужчины и женщины, проводили демонстрации у бара «Стоунволл». Многие из мужчин приходили туда в женских платьях, чтобы открыто продемонстрировать свою гомосексуальность, однако, в первую ночь, вопреки позднейшим описаниям, таких среди нас не было. В ту ночь мужчины-геи и лесбиянки просто собрались, чтобы развлечься в своем кругу, — чем и занимались, пока им не дали понять, что они не имеют на это права.

В последующие за теми ночами недели Нью-Йорк изменился самым радикальным образом. Геи и лесбиянки осознали свою силу, поняли, что их голоса будут услышаны, и начали организовываться. Возникли Фронт освобождения геев и Альянс геев-активистов, а со временем и Кампания за права человека, эти организации сразу же начали расследовать продолжавшиеся нападения полиции на гомосексуалистов и принадлежавший им бизнес. Вскоре были выявлены подлинные масштабы предвзятости и жестокости полицейских. Несмотря на то, что закона, запрещающего продавать спиртное геям, не существовало, полиция рутинно совершала налеты на бары, в которых это делалось. Она закрывала бары, в которых людям, принадлежащим к одному полу, позволяли целоваться, держаться за руки или появляться там к одежде противоположного пола. Однополым людям не разрешалось, согласно полиции, танцевать друг с другом на публике, а бары в которых такие танцы допускались, опять-таки подвергались регулярным налетам. Существовали неписанные, но широко распространенные правила, позволявшие полиции нарушать права геев, мужчин и женщин, и закрывать заведения, в которых они собирались. И хотя все мы давно это знали, обнародование таких сведений представлялось нам чем-то совершенно новым. Скоро мы и сами начали удивляться тому, что столь долго мирились с происходившим. И о чем мы только думали?

Изменения этого рода коснулись геев всей страны да и остального мира тоже. Вскоре Фронт освобождения геев принудил законодательные собрания штатов и Конгресс обеспечить юридическую защиту геев и лесбиянок в масштабах всего государства. Такие же организации возникали в Канаде, Великобритании, Франции, Германии, Бельгии, Нидерландах, Австралии и Новой Зеландии. 28 июня 1969 года изменило мир — и меня вместе с ним. Весь гнев, какой я обычно обращал на самого себя, вдруг выплеснулся вовне и был отдан борьбе за правое дело. В моем сознании произошел некий сдвиг. Я чувствовал, как во мне рождается новая сила — сила, которая может переменить мою жизнь.

15 июля 1969 года, сразу после полудня, я торопливо вышел из конторы мотеля на поросший травой передний двор и разложил по земле белые простыни — так, что получился большой крест. Мама в ужасе воззрилась на меня, ожидая, видимо, что я того и гляди устрою на дворе религиозное бдение, а потом прижала к щекам ладони и воскликнула: « Oy gettenu! (О Боже!) И такие хорошие простыни! Мои чистые простыни!»

Я вглядывался в горизонт и ждал, почти не дыша. Небо было чистым, день солнечным, знамения добрыми. Неподалеку пели и плясали, празднуя то, что представлялось им ответом на их молитвы, «Артисты лунного света» — театральная труппа, которую я поселил в «Эль-Монако». К ужасу мамы, они, повинуясь, надо полагать, какому-то атавистическому порыву, сорвали с себя все одежды и размалевали свои тела губной помадой и грязью. Для меня же, мир словно бы остановился, такой покой царил в нем, несмотря на весь окружающий хаос.