Шон О'Кейси - Современная ирландская новелла

Стало быть, так: я его всю жизнь знаю, а люди вам скажут — второго такого приметливого, как я, здесь у нас не найти. Лентяй он, дрянь человечишко, и больше никто, с самого рождения такой. Это я не потому, что милосердия к людям не имею, нет, правда это, чистая правда, а правда она всегда наружу выйдет.

Мэри, мамаша его, — ох и подлая же баба. Мозгов ни на грош, язык длиннющий, не язык — электрический кабель, а уж яду в нем — святого током убьет.

Вот Мик Оуэн, он человек приличный. По счетам платит в срок, работящий, языком зря не мелет, ежели и есть за ним какой грех, так то, что он породил такого сына и вовремя дурь из него ремнем не выколотил. Да ведь Мэри кидалась на него, будто бешеная. А он рано перед ней спасовал — считай, с того дня, как она его к алтарю приволокла.

Нет, на представление не ходил. Да меня бы туда силком не затащить. Не скажу, чтобы я много их перевидел, этих пьес — так, приезжают к нам иногда актеры и в шатре представление показывают. Мне от них прибыток — от посетителей потом отбоя нет, а представления ихние коротенькие, с песнями, с плясками, и после всего — лотерея. Вот такие представления мне нравятся.

Нет, но люди почтенные, кто смотрел, мне потом пересказывали, и не будь я человек миролюбивый, к людям сверх всякой меры милосердный, я бы того парня мигом к суду притянул — за оговор, и без рубашки б оставил, да только что с него возьмешь, у него же ни гроша за душой, и потом я на такое мерзопакостное дело не пойду, хоть и дорожу своим добрым именем.

Откуда я знаю? А вот откуда. Пьесу эту он про нашу деревню сочинил. Выведен в ней лавочник, и уж такого подлеца свет не видывал с тех пор, как господь сотворил Адама. А ежели у нас в деревне всего один лавочник, на кого ж людям и думать? Понятное дело, на меня. Он, говорят, для этой пьесы даже актера выкопал, на меня с виду похожего. Ну конечно, не может у меня быть никакого сходства с тем лавочником из пьесы — тот хапуга, язва и ростовщик чистой воды. А мой нрав всем известен. Одному богу известно, сколько во мне милосердия к сирым мира сего. Так что ж, прикажете мне о своей доброте на всю деревню трубить? Сказано же: левая рука не должна ведать, что правая творит.

По мне, что ж, пускай, достойных людей и всегда оговаривали, не с меня это началось. Пускай себе говорит, что я подлец, процентщик, наживаюсь на людском горе и даже — прости ему, господи, — мелких фермеров прижимаю, норовлю согнать с участков, чтоб участки те пустить под пастбище для своих бычков, но только это поклеп, потому что, сами посудите, — сколько наших здешних живут себе припеваючи по всем Соединенным Штатам, а все через меня, это я им помог в беде, не то сидеть бы им тут, ковыряться в каменистой земле, бедствовать и с голоду пухнуть.

Это я ему как раз прощаю. Откуда такому дуралею несчастному знать обо мне и о том, как я обо всей деревне пекусь? Да и кто бы мог ему рассказать про это, когда у всех уста благодарностью запечатаны?

Нет, тут суть в другом!

Вот вы видели в лавке девушку эту, Джули. Попадались вам когда‑нибудь девушки краше, а? Хорошая девушка, порядочная, послушная и благодарная такая. Она, само собой, сирота, а он что говорит? Будто бы она мне дочь, а я про то утаиваю. Вот такое прощать уже никак нельзя.

Я мужчина собой видный, что верно, то верно, но можете вы между нами хоть какое сходство углядеть, а? И никто не сможет. А как все это бедной девушке разбередит душу, какие в сердце у ней напрасные надежды вызовет, а? А каково это моей бедной жене слышать, этой кроткой, незлобивой душе, а? И не станет ли она на меня взирать с подозрением? То‑то меня и точит, что люди подумают, будто я шкодник, блудливый козел, а я человек безгрешный, да я на саму Венеру нечистого взгляда не брошу, вздумай она у нас здесь на бережку резвиться совсем безо всего.

Это кто же вам про меня таких мерзостей наговорил? Ну было дело, так ведь тому уже лет сорок. И потом — тогда ошибка получилась. Вышло распоряжение — считать, что ребенок тот от меня, и мой отец платил, да ведь до конца‑то вам никто не рассказал, как оно получилось. А был я молодой, завлекли меня, но только не мой это. Я в ту пору не мог открыть и сейчас не скажу, кто тут вправду был виноватый, но пускай господь бог им простит, а мне воздаст — за то, что я все эти годы держал язык за зубами. Ох, ну кто бы подумал, что в мире столько злых людей — это надо же, такое вам на меня наговорили! Каждодневно ужасаюсь до глубины души вероломству этих людей, а ведь я о них пекусь, как отец родной.