Шон О'Кейси - Современная ирландская новелла

Пьесу я не смотрела. Да на что мне ее смотреть‑то? Он же мне ее всю прочитал тут, дома! Нет, по — моему, там про взаправдашних людей ничего нету. Про соседей? Да нет же, там не живые люди, а выдуманные — ну, как в книжках. А мне почем знать — с чего они все взяли, будто это он их в пьесе вывел? Слушайте, да кто они, такие, чтобы мой сын их в свое сочинение вставил? Ой, что вы, я бы и близко не подошла. Застеснялась бы. Что мне в большом городе делать, когда я там не знаю ничего. Ну, и была бы я там будто рыба, из воды вытащенная. Да я бы от переживаний померла. А мой Майкл, он себя держать умеет. Не язык у него — чистое серебро — скажете, нет? Ворон и тех заворожит. Эх, послушали бы его в тот вечер, когда вся эта драка вышла, глядишь — никакой бы и драки не было.

А все из‑за этих с островов Аран, точно вам говорю, съехались тогда на ярмарку, а что с Сарой стряслось — так то просто несчастный случай.

Ну, правда, он их в пьесе окрестил «бараны с Арана» и такое дал объяснение, что тысячу лет назад бараны в тех местах были в людей обращены, да так оно и осталось. Но ведь это шутка! Им бы и посмеяться шутке‑то. И потом, с чего они взяли, что это он про них? Больно нужно ему с ними возиться — мужичье они неотесанное, болотные жители, да они сроду пьесы не видели, а и увидели бы, так и не догадались бы, что пьесу смотрят.

Нет, никого я нарочно кипятком не обваривала. Когда все это началось, я на кухне была — снимаю с крюка чайник, хочу попить чайку, а тут оно как раз и начнись. Вот как он, чайник‑то, у меня в руках очутился. Да я мухи не обижу. И потом — у меня свое достоинство есть. А чайник, он сам у меня вывернулся из рук.

Ох, как жаль, что вам уже уходить, я ведь только-только начала про Майкла рассказывать, про сынка моего. Лучше его на всем свете нет и не бывало. И если это он в меня такой речистый, так я, мать его родная, гордиться должна, верно?

Что они над ним вытворяли, как обзывали его. Только как бы им не пожалеть — потом, когда все мы помрем, а они будут цветы носить к его памятнику, туда, где сейчас весы стоят. Попомните мое слово. Он будет знаменитый, и Билнехауэн тоже станет знаменит — а все через него. Чувствует мое материнское сердце.

Повидаетесь с ним — сами поймете, о чем я. В глаза ему загляните. Он вас так и видит насквозь, все, что в вас есть, подмечает, сверху донизу, до самых подошв. Да он вас с первого взгляда лучше будет знать, чем мать родная.

И вы увидите — огонек в нем горит, знаете, какой ночью в очаге под кусками торфа теплится, а утром, только начни раздувать, так сразу и вспыхнет пламенем.

Приходите опять, раз вам сейчас так сильно некогда. Я еще про него расскажу. Столько всего могу порассказать, а кто вам лучше все объяснит, чем мать родная, которая и родила его, и грудью кормила, и выхаживала, словно росточек сельдерея на тощей земле.

Я Майклом, сыном своим, горжусь — пускай все слышат.

Вот уходите вы, а я в дверях стою и кричу на всю деревню, и пускай все слышат, мне наплевать. Голос мой в горах мне откликается и к морю бежит, а потом снова ко мне, над головами этих неблагодарных людишек!

Ах, вон оно что! Заходите, заходите. В комнаты пройдемте. А то здесь, в лавке, ушей больно много. Эй, Джо, принеси‑ка в гостиную бутылку и стаканчики.

Хорош, а как же иначе. Только самый лучший держу, не то что в некоторых заведениях, я бы мог их назвать, там ведь как наливают: половину — самогона, три четверти — воды.

Ежели вам желательно про меня знать, я вам все, как есть, расскажу, всю правду. Я ведь им кто, нашим деревенским, — я им отец родной. Да мне о каждом из них больше известно, чем священнику вон там, в церкви, а почему? Да потому, что все они ко мне ходят деньги занимать, вот почему, а когда человек у тебя в долг берет, душа его перед тобой вся, как есть, нагишом. Да ежели б все деньги собрать, сколько я людям в долг понадавал, Ирландию бы тропкой из фунтовых бумажек опоясать можно.

Я человек справедливый, большого терпения я чековек, а только другой раз так и подмывает притянуть их всех к суду за долги, и что тогда с ними будет, а?

A — а, вам про Майкла Оуэна желательно, того парня, что сочинил пьесу?

Спроси вы меня про это неделю назад, я бы вас, может статься, вон вышвырнул, так бы и полетели кувырком. А сейчас на меня гляньте — спокойный, ну прямо как епископ, и в руках дрожи нет. У меня нрав отходчивый. Это про меня каждый знает — не то бы я всю ихнюю семейку, Оуэнов этих, на стене распял.