Ольга Чайковская - Счастье, несчастье...

Однажды в редакцию газеты обратился за по­мощью интеллигентный человек, инженер, его исто­рия не могла не вызвать сочувствия. Он был как раз из «кормящих» отцов, без памяти любил жену и сына, готов был и в магазин бегать, и на рынок, и в прачечную. Жена ушла от него сама, взяла сына и вот теперь не дает ему возможности повидаться с мальчи­ком, который дороже ему всего на свете. Чего только он не делал, и в роно обращался, и в гороно, и в другие инстанции, жена ни с чем не считается, ре­бенок у нее в руках, а когда приходит час официаль­но установленного свидания, ребенок оказывается то спящим (нельзя будить!), то в гостях.

Сотрудники газеты сделали все, чтобы уладить эти семейные дела, уговаривали маму, успокаивали папу. В конце концов было решено, что мама и папа вместе, так, ровно между ними не было никаких распрей, приходят в детский сад, чтобы взять ребенка и опять же вместе идти домой.

Так и было сделано. Мальчик, обрадованный встречей, очень веселый бежал впереди, а мама и папа шли за ним поодаль. Они не виделись больше года и шли теперь молча. От первого слова зависело многое. Первое слово сказал папа.

— Ну что? — сказал он.— Допрыгалась? Теперь на моей улице праздник — за мной стоит га­зета.

Что последовало дальше, нетрудно себе предста­вить. «Как вы могли?» — спрашивали его потом в редакции. «Не смог себя сдержать»,— отвечал он. Мужчина! Не смог себя сдержать! Он искренне любил ребенка, страдал от разлуки с ним, но всего сильнее была ревность, она взревела в нем, когда он увидел жену. И справиться с собой не смог. Не умел.

Я не понимаю языка, на котором поет эта жен­щина,— поёт, качает ребенка молодая, черноглазая, с сережками-звездочками в ушах. Мне переводят: «Ах, журавель, журавель, ты улетел от нас. Мы ждали тебя по весне, но ты и весной не вернулся». Остав­ленная жена — первая жена Сарибека, а занимаюсь я делом его второй жены, Карине,— ее, молодую красавицу, выдали замуж не спросив, и вот, когда у них уже были сын и дочь, она не выдержала семей­ной жизни и ушла, взяв их с собой. Связи с родными мужа она не теряла, привозила ребят к бабушке, своей свекрови, а та в один прекрасный день отвезла их к Сарибеку, который их спрятал и отдать отказал­ся. Дело происходит на Кавказе, и стало быть, страсти помножены тут на южный темперамент (но, с другой стороны, ведь именно на Кавказе семейные связи всегда были свято почитаемы).

Карине металась в поисках детей, обращалась в суд (он встал на ее сторону), но что толку, если детей прячут?

Мы с ней подходим к дверям квартиры (которую она так ждала и в которой не жила ни дня), прислу­шиваемся, не слышно ли детских голосов? Тишина. Звоним. Открывает нам какой-то непроспавшийся тип — Сарибек сдает квартиру приезжим. Но ведь он работает на заводе (отличный, говорят, сварщик), я прихожу, прошу директора устроить мне с ним встречу. И вот он входит, Сарибек.

Высок и прям. Лицом напоминает коршуна, высу­шенного и выгоревшего на солнце. Глаза не моргают, не закрываются, но разгораются и затухают, пульси­руют. Сдержанно начинает рассказ: первая жена (это та, что пела про журавля) была плохого поведения, и вторая жена плохого поведения, сама бросила детей, родная ее мать, и та считает, что Карине нужно лишить родительских прав, ее письмо об этом есть в суде.

— Точно ли? — спрашиваю.

— Совершенно,— отвечает он твердо.

— Сарибек Артемович,— говорю,— была я в суде, читала письмо, там как раз все наоборот.

Мгновенная вспышка глаз. Соображает. Сообра­зил.

— Имею сведения: письмо в суде подменили.

Наш разговор то и дело спотыкается о подобного

рода «неточности». Детей показывать он не хочет, но я настаиваю, и вот мы втроем (парторг завода, Сарибек и я) едем туда, где живут дети. И брат Сарибека — Балабек — здесь, и жена брата.

И дети. Какие прекрасные дети! Сурену нет трех, он весельчак, быстроглаз и весьма смышлен. Маленькая Гоар, ей лет шесть, тиха, улыбчива, взгляд у нее, как у матери, умен и мягок. Саму встречу я помню плохо, где кричали разом и громко, понося Карине. Подлая, грязная («Не надо при де­тях!» — умоляет парторг — куда там!). Среди этого кипения страстей мы с парторгом тихо тянем свою линию — мать есть мать, у нее неотъемлемые права. И тут я замечаю, что Сарибек мается — ему вроде бы хочется швырнуть на кон еще один козырь, старше всех козырей, но вроде бы он не решается. Эх, была не была!

— Она хочет убить детей,— говорит он жестко.— Она прислала им отравленный шоколад.