Зоран Ковачевский - Рассказы македонских писателей

В комнате было душно. В воздухе чувствовался запах недавнего присутствия людей, которые проводили свои дни в этих стенах. Добре Косин знал их всех, и жену вот этого торговца, и детей-школьников, и мать, всю в черном. Он мог легко представить себе, как они сидят у очага, жена с вязанием в руках, старушка, кочергой ворошащая угли, дети, увлеченные тихой игрой — были в этой картине гармония и привлекательность, которые заставляют зрителя одновременно и восхищаться, и завидовать. Добре поерзал, стараясь устроиться поудобнее, от доспехов болело натертое плечо, и от осознания того, что он безвозвратно потерял все, что любил и к чему стремился, на глазах его появились слезы.

Так, не сказав ни слова, они и разошлись. Добре Косин опечалился. Люди его не приняли, это было самым болезненным поражением, которое только можно пережить. Теперь он понял, что это за люди. Эгоизм их был безграничен, и лишь нехватка силы делала из них ягнят.

Он пришпорил коня и полетел по брусчатке. Остановился на пристани и отдал распоряжения. Солдаты привезли Коле Косе и повесили. Добре сидел на коне прямо под виселицей и смотрел на город. Закатное солнце горело в стеклах окон. Люди показались на балконах, а затем открыли ворота и вышли на улицы. Проходя мимо него, они склоняли головы, и он упивался сладостью силы. Так продолжалось, пока солнце не зашло. Затем он приказал снять повешенного и бросить в воду. Тело плыло по поверхности реки, и вокруг него собирались рыбы.

Он спрашивал себя, чего же ему не хватает и что отличает его от всех остальных. Он задумался над своей жизнью и пришел к выводу, что все время впадал в крайности: то был слишком добрым, то слишком злым. Почему у него отсутствует чувство меры, которое есть у большинства? Может быть, он черная овца, напрасно жмущаяся к стаду, которое ее всегда выталкивает?

День миновал. На следующее утро исчезли и Добре Косин, и солдаты. Как будто из снега были и растаяли.

Серым ноябрьским утром две тысячи семнадцатого года житель Скопье, а точнее, один чаирчанец, неожиданно отдал концы и вскоре, дня не прошло после этого происшествия, увидел себя в образе ласки, забравшейся на самую толстую ветку самого высокого ясеня в парке Чаира. У него все еще кружилась голова от удара молнии, которая утром, в то время, когда он брел под моросящим дождем по улице, размышляя о причинах провала всех до единого проектов по вхождению его любимой Македонии в какой-то более широкий союз, шарахнула его по голове, и он по ускоренному варианту превратился в четвероногое животное, которое, несмотря на свою меховую шкурку, сильно тряслось от холода.

«Вот невезуха!» — сказал он сам себе, как только осознал вновь сложившуюся ситуацию. Подумав, он залез в большое дупло в стволе ясеня и там слегка согрелся. «Всю свою жизнь я смотрел в небо и строил большие планы, мыслил широко, думал о благе родины, как говорится, и вот — отдал концы, не осуществив ничего из того, что планировал, мозги у меня теперь уменьшились, что я могу, а родине наплевать на мою судьбу! В чем же моя ошибка?»

И следующие пять лет, когда казалось, что ему уже ничто не угрожает, хотя довольно скоро стало понятно, что у него есть враги в парке, готовые сломать ему шею и превратить его в нечто третье, он, обычно сидя высоко на ветке, не переставал размышлять о своей первой жизни, о том, как быстро она пролетела, о том, как глупо он прожил ее в наивном неведении и что нужно будет сделать в случае, если Господь даст ему второй шанс появиться на свет человеком. При мысли об этой второй возможности, глаза у него сразу начинали блестеть, хвост, длинный и мохнатый, ходил из стороны в сторону, а сердечко билось сильно-сильно. А иногда — честно сказать, не очень часто — он даже решался незадолго до рассвета, когда все живое, имевшее хоть какую-никакую крышу над головой, мирно себе спало, спуститься с ясеня, осторожно пересечь парк, двигаясь вдоль стены стадиона, там было потемнее, быстро, как молния, промчаться вдоль забора «Даути коммерц», что напротив супермаркета «Веро», и, спрятавшись понадежнее за мусорными контейнерами, вглядываться в полумрак на улице Джона Кеннеди, которую он прекрасно знал еще со времен титовской Югославии. Он, бедняга, хотел понять, что происходит в мире, который он так неожиданно покинул! Как он любил эту страну! Но всякий раз, увидев, что ничего не изменилось, что все в городе осталось таким же грязным, немытым и мало освещенным, как и в его предыдущей жизни, он, разочарованный сверх всякой меры, потеряв энтузиазм, тем же путем, но теперь с меньшей осторожностью и медленнее, словно побитый, возвращался назад в высокое дупло посреди парка.