Ирина Ратушинская - Одесситы

Их уже загнали в барак, и Яков, чертыхнувшись от боли в окаянном своем колене, вскарабкался на верхние нары. Он уютно расположился с ниткой и иголкой, поджав одну ногу, а другую оставив на покое. Иголки были не положены, и он особенно любовно лелеял эту, доставшуюся от покойного Степыча. Степыч же научил его, как прятать иголку от любого шмона. Теперь Яков зашивал штаны, зная, что не успеет он кончить — как налезут просители: кому бушлат, кому рубаху. Сами безрукие, что ли? — поворчит он для порядку, но никуда не денется, зашьет.

Краем глаза он видел, как на нижних нарах — в самом лучшем, теплом углу, раз навсегда оккупированном привилегированной воровской братией, происходит оживленное шевеление. Значит, будет очередная воровская разборка: то ли кто-то кому-то в карты проиграл и не платит, то ли нарушен воровской «закон». Только ясно, что ночью будет буза с кровопролитием, и весь барак — как пить дать — попадет в штрафованные.

Воры составляли в лагерях силу, еще более ощутимую, чем лагерное начальство. Им ничего не стоило сыграть в карты на зуб или глаз «фраера», и проигравший должен был этот зуб или глаз незамедлительно выбить. Намеченная жертва вообще ничего не знала ни про игру, ни про свою роль в ней — но именно она оказывалась пострадавшей стороной. Грабеж «фраеров», особенно осужденных по политической 58-й статье «фашистов», был делом само собой разумеющимся. Начальство молчаливо поощряло воров, и все об этом знали. Впрочем, вероятность того, что сегодняшняя разборка коснется лично Якова, была мала. Он был на особом положении. Его даже воровской пахан Глаз называл не фашистом, а Исакычем.

— Исакыч, спой за Одессу!

— Исакыч, прикол! — приставали к нему еще на пересылках.

С этой репутацией он и в лагерь приехал, и тут ее с честью поддерживал. Тонкое искусство «прикола»- захватывающего рассказа, заставляющего забыть про голод и прочие лагерные горести, включая и сам лагерь — далеко не так просто, как кажется.

— А вот я вам расскажу случай из своей жизни! — лез, бывало, из кожи вон какой-нибудь неумеха, полагая, что жизнь его необычайно интересна. И горько удивлялся, что его перебивали, не дослушав.

С Яковом такого не случалось. Что ж, зэки — те же дети. Рассказ должен быть с каким угодно враньем, преувеличениями, жуткими, но неожиданными подробностями, и желательно смешным. Яков все это знал с безошибочным инстинктом одессита, даром что родился в Николаеве. Кроме того, он обладал еще одним редким достоинством: умел сочинять анекдоты. Будучи в лагере, он запустил бесконечную серию анекдотов про бестолковых «вертухаев». И до конца жизни наслаждался сладкой славой анонима, когда слышал свои же анекдоты, переделанные уже в серию «про милиционеров».

— Почему милиционеры не едят соленых огурцов?

— Ну?

— Голова в банку не пролазит!

Слушатели радостно ржали, а упоенный успехом рассказчик, годившийся Якову в сыновья, продолжал:

А почему милиционеры всегда ходят по трое?

— Ну?

— Один умеет читать, другой — писать. А третий приставлен присматривать за этими интеллигентами.

Яков усмехался, как дедушка на собственных внуков. Но это было уже много лет спустя, а пока пережить день — уже было достойной задачей. И лучше всего это удавалось человеку веселому и беззаботному. Или кажущемуся таким.

Вот и сейчас, не успел он закрепить нитку, с нижних нар загалдели:

— Исакыч, за Одессу!

— Мама, мама, что мы будем делать,

Как наступят зимни холода?

У тебя нет теплого платочка,

У меня нет зимнего пальта!-

с комичной озабоченностью запел Яков, нежно вспоминая куплетиста Хенкина. Но только четырьмя куплетами успел подарить барак на этот раз. Загромыхал замок, и в клубах мороза ввалились дежурные вертухаи. Он не ослышался, выкрикнули его номер.

— С вещами на выход!

Все еще недоумевая, Яков ехал в самом что ни на есть вольном пассажирском купе, привыкая и не смея привыкнуть к тому, что и сам он вольный. Может попросить чаю у проводника. Может выйти из поезда. Может — о неоцененное вольняшками счастье! — сбегать в туалет, когда захочет. Он совершенно ничего не понял, когда в кабинете начальника лагеря незнакомые, но корректные товарищи в штатском объявили ему, что дело его пересмотрено, и он освобождается прямо немедленно. Сию секунду ему выдадут деньги на обратный проезд до Одессы, да еще денежный перевод от жены. Значит, эта сумасшедшая Муська не стала оформлять развод, тупо сообразил Яков. Да еще деньги послала. Ненормальная. Остальное до него никак не доходило. Оттянуть из десятилетнего срока — одиннадцать месяцев? Такого не бывает! И где это слыхано, чтоб большевики пересматривали чьи-то дела? Ему любезно сообщили, что немедленно после прибытия он будет восстановлен в партии, и куда писать заявление. Вот уж без этого Яков мог бы и обойтись. Однако, понимал он, тут не соскочишь.