Леонид Пасенюк - Съешьте сердце кита

Мамонов нерешительно согласился:

— Можно… Вот я с дымокуром управлюсь. Из палатки пришлось убегать: повалил дым.

Он валил из всех щелей, и даже парусина слегка приподнималась, будто дышала, будто была живая. А в дыму, как мелкие хлопья сажи, кружились сотни полузадушенных комаров.

— Гнус, гнус! Сколько его! — тягостно прошептала Ксения.

— Не так уж много, Ксения Иванна, — возразил Мамонов. — Бывали года, так не продохнешь! Ну, мы его дымком!

И она вынуждена была согласиться, что пока, пожалуй, самое испытанное и надежное средство против гнуса — дым.

Хотя срывался редкий снег, нужно было ехать. Федор и так уже запаздывал. А там, на сейсмологической станции, что расположена близ самого высокого в Азии вулкана Ключевского, его ждут не дождутся. Конечно, Федор теперь не сможет принять дежурства у Бушмина с таким расчетом, чтобы тот до Нового года успел возвратиться в поселок, но хотя бы они этот Новый год встретят вместе, все веселей будет. Пожалуйста: Федор с двумя каюрами, да Бушмин, да его каюр… уже подбирается компания! Если бы только не погода. В такую погоду вообще не стоило снаряжаться в дорогу, сидеть бы лучше в тепле, вожделенно отсчитывая дни, остающиеся до большого празднества. Но парни там своз отдежурили с лишком…

Собаки повизгивали в упряжках, от нетерпения загрызались между собой, ждали слова, чтобы рвануть во всю мочь.

В последнюю минуту явился охотник Сомов — ссохшийся мужичок лет под шестьдесят, — попросил взять его мешок с провизией.

Нарты были перегружены — Федор уезжал в горы не на один день, но Сомову по знакомству он не решился отказать. Ехать им было по пути.

Правда, Сомов еле держался на ногах: обходя напоследок друзей перед охотой, у каждого опрокинул «посошок»…

— Вам придется идти пешком, — предупредил Федор.

— Уж как по возможности, — виновато потоптался Сомов. — Наиглавней, чтоб харчишки… Вот еще передача от жены каюра Степки — туда, стало быть, на сейсмостанцию, как Новый год подступает. Жимолостной настоечки пузырек…

«Пузырек!» — хмыкнул Федор и со вздохом передал поллитровку своему каюру Михаилу.

Наконец тронулись, напутствуемые десятком провожающих: счастливцы, они оставались в поселке.

Засвистел в ушах ветер, и нарты стало мотать в колдобинах уезженной дороги. Тут еще можно было отвести душу. Тут даже Сомов притулился сбоку на задней нарте, пока не выехали за поселок.

Вдогонку что-то прокричал с телефонного столба связист, но ответить ему никто не успел.

— Жулейкин хитер, пес, — обернувшись к Федору, кивнул на связиста Миша; его черные глаза блеснули негодующе. — Нюхом чует, когда кто поедет по целине, а сам только по готовому следу мастак ездить. Вот увидите, к вечеру он нас догонит, а то и ночью. Он еще вчера толковал, что поедут по линии, где-то связь у них нарушена. Но только он нарочно выжидал, чтоб мы первыми проскочили.

Задувало с востока. То была неважная примета: восточные и даже северные ветры несли здесь мокрый метельный снег, по которому и полозья-то не скользят, тогда как с Охотского моря, всегда студеного, наступал мороз…

Пришлось вскоре остановиться, натянуть на себя кое-что потеплее.

Каюр Дмитрий извлек из мешка белую камлейку. Цельношитая из плотной ткани, она предохраняла путника от вьюжных порывов ветра, от въедливой стылости.

— Надену свою попандопулу, — скупо блеснул он в усмешке зубами.

Лицо у него было черное и жесткое, непривычно удлиненное, как у святых на иконах рублевского письма. Физиономия Миши, напротив, была добродушно-округлой, слегка приплюснутой, озорноватой…

Миша тоже напялил на себя «попандопулу» — и оба они сразу стали похожими на привидения.

Федора отлично грело толстое шерстяное белье, в котором хаживал еще дед-егерь. Дед, когда еще жив был, говорил как-то, что белье ему выдали в русско-японскую войну. Но оно, кое-где подштопанное, служило еще и внуку. От камлейки Федор отказался — тем более что идти в ней на лыжах неудобно, жарко.

Мише не давала покоя жимолостная настойка: ее горлышко соблазнительно торчало из бокового кармашка рюкзака.

— Тяпнем по вот столечки, а, Федор Константинович?.. — вкрадчиво говорил он. — Для повышенной температуры.

— Нет, — сказал Федор, — нельзя пить в дороге. Да и потом она же чужая, жимолостная эта. Ее Степану жена передала.

— Со Степаном мы завсегда сочтемся, — отмахнулся Миша. — Свой брат, каюр. А тут, понимаете, Новый год, вот он…