Леонид Пасенюк - Съешьте сердце кита

Он поведал о самоновейших событиях, происшедших в штабе экспедиции, в том дальнем, благоустроенном поселке на берегу Вилюя, который геологи благоговейно величали «градом стольным». Новостей было много, целый ворох, и даже толстокожий, ничем, по мнению Ксении, не интересующийся Мамонов снисходительно внимал рассказу гостя. Однако он не утерпел и шепнул Котеночкину:

— А какие у него усики-щекотунчики! Вот бы и нам отпустить! За нами девки гужом бегали бы.

Котеночкин прыснул в кулак.

— Гужом, гужом — да мимо! — проговорил он сквозь смех. — Куда уж нам, Сашок, с нашими физиями!

А Жанна поудобнее уселась в спальном мешке и ткнулась подбородком в подставленные кулачки.

— Скажите, пожалуйста, Игорь… ничего, что я вас так называю?.. Скажите, где вы раньше работали? Мне знакомо ваше лицо!

— Да в экспедиции же, — охотно сообщил Дуд-кин, рассматривая опорожненный стакан на свет. — От ОРСа работал. Заведующим столовой…

Для всех это было несколько неожиданно. Котеночкин переглянулся с Мамоновым, а Жанна — с Ксенией. Только Объедкин сохранял полную невозмутимость, сонно клюя носом.

— Ах, так… — протянула Жанна. — То-то я вас там и видела. Помню, помню. Еще в вас все девушки конторские поголовно были влюблены. И поголовно все незамужние геологини. Да, да, вы там щеголяли — труп налево, труп направо!..

Все засмеялись, засмеялся и Дудкин.

— Ну, щеголял… Придумали! Я же не виноват, что они…

Ксения нерешительно осведомилась:

— А почему вы ушли из столовой? Ведь здесь, в тайге, с непривычки…

— Я вас понял, — кивнул Дудкин. — Я сознаю, что трудности. Но я учел, я знаю себя… А из столовой меня попросили. — Он засмеялся. — Был такой казус. Обедал как-то главный инженер экспедиции. Ну, персона… Персона грата! У него звания, степени. И вот показалось ему, что мух в столовой много. «Послушайте, — говорит, — у вас в столовой столько мух! Они прямо бьются в лицо! И не исключена возможность, что какая-нибудь из них свалится мне в тарелку. Нет, нет, вы что-то должны предпринять». Они все, эти большие инженеры, немножко странные, немножко не от мира сего… Греха не утаю — мухи действительно летали, вывести их всех просто не представлялось возможным. Я улыбнулся и сказал: «Да, да, товарищ инженер, мною уже дано распоряжение: вызвана авиация — самолеты, вертолеты. Произведем опыление…»

Дудкин говорил о превратностях своей судьбы спокойно и обстоятельно, незлобиво над собой посмеиваясь, но не упуская случая оттенить смешные стороны и у тех людей, с которыми он прежде сталкивался. Он никого не обвинял — может быть, сознавая и свои провинности. Ксении это понравилось.

И только неугомонный Саша Мамонов, укладываясь спать, нарочито громко сказал:

— Красавец писаный, а?.. Даже неприятно. Как женщина…

— Признавайся, это ты от зависти, конопатый, — уколола его Жанна. — Уродись я такой конопатой, я бы с горя повесилась.

Мамонов смолк, будто захлебнулся, но, на беду его, слова услышал и гость.

— Досадно, приятель, — необидчиво сказал он, — что вы смешиваете избыток доброты на физиономии закоренелого бабника с банальной женственностью.

Дудкин попытался отвести от себя издевку. Попытался свести ее к грубоватой шутке, это же ясно! И никакой он не бабник!

Мамонов был бит по всем статьям. Он притих. Да и вообще надо было спать. Предстоял день, полный труда и хлопот.

День начался как обычно: с умывания в реке, с пререканий Ксении и Котеночкина, с какой-то непутевой истории, рассказанной Мамоновым.

Дудкин сидел на пеньке и старательно пришивал к брезентовому пиджаку пуговицы. Рыжеватым облаком кружились над ним комары.

— Ест вас гнус? — участливо спросила, подходя, Ксения.

— Да. Едят меня мухи, — в тон ей шутливо ответил парень, не успевая отмахиваться. — Но у меня есть накомарник. Вот…

Он вынул из кармана какое-то кружевное изделие. Ячея в сетке была слишком велика, и напяливать такой накомарник на голову не имело смысла.

— Это вам, очевидно, какая-то штабная поклонница сшила. Они там смутно представляют, что такое гнус.

— Нет, почему же… — Дудкин смутился и покраснел.

Краснел он, как девочка: покрывался румянцем весь, и даже мочки ушей пунцово пламенели, и даже руки…

Мамонов критически пощупал накомарник.

— Это у тебя сетка не от комаров, — сказал он холодно, — а от африканской мухи цеце. На, возьми мою. Я себе еще сработаю, у меня есть кисея.

У Ксении от удивления глаза стали круглыми: скажите, на какое самопожертвование способен Мамонов!