Корина Бий: Рассказы в духе барокко

— Никогда бы не подумала, что здесь, в ущелье, столько солнца.

— Да, у меня его тут больше, чем в деревне! Зато летом под этими деревьями прохладно, как в лесу. И полно птиц! А теперь пошли, осмотрите дом.

— Замок! — поправляет она.

Он вводит ее внутрь, и она проходит по деревянным плашкам, уложенным в слое песка. Они звонко хлопают у нее под ногами.

— Паркет у меня дубовый, только я его еще не уложил.

Она останавливается перед камином, тоже наполовину недостроенным, восхищенно разглядывает кладку из тщательно обтесанных камней.

— Тут еще работать и работать! Но у меня полно времени, вся жизнь впереди.

— Вся жизнь! — повторяет она.

В ее голосе проскальзывает грусть. И тем не менее она счастлива, даже очень счастлива.

— И вы живете здесь?

— Да, наверху две комнаты совсем готовы.

Вместе они поднимаются по лестнице, проходят мимо пианино, укрытого прозрачной пленкой.

— Вот, купил пианино. Хочу научиться играть.

— О! — удивляется Ночная Роза.

Тицио толчком отворяет дверь — без ручки, шаткую, как театральная декорация. За ней комната — просторная, белая, прекрасная, почти пустая; чуть скошенный потолок разделен рейками на квадраты и выкрашен в голубое, как и деревянный фриз. Похоже, будто у них над головами клетчатое голубое небо.

— Ох! — восхищенно вздыхает Роза. — Как мне нравится эта комната!

— Она для друзей.

И он помогает ей снять манто.

— Как хорошо от вас пахнет, — говорит он.

Но в то же время отворачивается от нее. «Ему противен мой слишком резкий запах. Тем хуже!» И она отвечает:

— Скоро я буду пахнуть травой.

Он раскладывает шезлонг, усаживает ее. Прикрывает ей пледом колени, ставит рядом жаровню с углями.

— Скоро станет прохладно. Отопления у меня пока нет.

— Мне очень хорошо, — говорит она.

И закрывает глаза. Наверное, ей никогда не было так хорошо, как сейчас. Белые занавеси волнами бегут вдоль двух стен. Диван покрыт цветной тканью, на большом деревянном кубе стоит пепельница, полная окурков.

— Чувствуйте себя как дома. А я пойду приготовлю вам что-нибудь поесть.

И он выходит. Дверь остается полуоткрытой; она встает, видит что-то вроде щеколды, задвигает ее. Между дверной рамой и потолком зияет открытое пространство. «Ничего страшного, — думает она, возвращаясь к креслу, — мне все равно нравится эта недостроенная крепость. А как там терраса?»

Но ей не хочется выходить; кроме того, все эти бетонные плиты, битум и цинковые обводы действуют ей на нервы. Здесь куда лучше. Она снова переплетает пальцы. Как странно скользят между ними темные бусинки четок, сделанные из сухих ягод Иерусалима! А почему бы ей и не помолиться сегодня, как, бывало, в детстве? Она вполголоса проборматывает «Ave» и засыпает. Черные бусинки исчезли, оставив на ее нежной коже крошечные круглые отпечатки.

Проснувшись, она думает: «Ей-богу, мне лучше быть с Тицио, чем с моими любовниками. Он ничего от меня не требует, позволяет спать, не просит мыть посуду».

— С вами мне так спокойно живется! — говорит она, когда он входит.

Он глядит на нее с плохо объяснимым волнением. Или, может, это жалость? Наверное, она уже не так красива, как прежде, ведь ей больше тридцати пяти. Но нет, она знает, что нравится ему, по-прежнему нравится.

— Все-таки дружба лучше любви, — убежденно говорит она.

— Ну конечно. Это единственное прочное чувство, как видите! Судите сами: у меня были женщины. Много. Даже слишком много. И что же осталось — ровно ничего! Встретишь случайно какую-нибудь из них — здрасте, до свиданья, и весь разговор.

Она замечает, что потеряла кольцо; пальцы у нее стали совсем тоненькие. Но это ее не огорчает, или, вернее, она слишком ленива, чтобы искать его. «Найдется потом!» Но, подняв руки к ушам, чтобы проверить, на месте ли серьги, она вдруг ощущает тошнотворный запах.

— Что за тухлятину я ими трогала? — шепчет она.

Ей вспоминается, как в школе они с подружками изо всех сил терли ладони, а потом принюхивались к ним и говорили: «Смертью пахнет!» И смеется.

— Чему вы смеетесь? — удивляется Тицио.

— Да так, вспомнились детские игры. Какими же мы были дурочками! А ведь хорошо быть глупым, правда?

— Не думаю, — говорит он.

Он ставит перед нею поднос с приготовленной едой. Потом берет молоток и начинает приколачивать доску над дверью, там, где осталась дыра.

— Это чтобы вы не мерзли.

— Ах, Тицио, как вы добры! С вами я отдыхаю от суровости моих родных братьев.