Анатолий Королев - Эрон

— Я отказываюсь что либо понимать, Аггел… и все же, что это? и при чем здесь моя жизнь?

— Для ответа увидено еще недостаточно, — ответил Аггел Наддин, — смотри выше и глубже.

И ее взор — пойманный нажимом ангельских глаз — устремился чуть выше головы охотника и увидел над янтарными водами Нила сизый ноток вовсе другой реки, где с девочкой на плечах стоял еще один молодой человек современного облика и не мог сделать ни шагу, ноги его вязли в илистом дне, а быстрый поток заливал его по самое горло. Пытаясь удержаться на ногах, он опирался рукой на кривую палку из ветки сухого мертвого дерева, которое на глазах распускалось белым кипением зверобоя, звездами иван-чая, лучами лилий. Но и это было не все.

В девочке на его плечах она узнала свою дорогую девочку и вскрикнула криком отказа. И…

И они оказались на косой крыше уже известного пустого особнячка на Софийской набережной. Прижавшись друг к другу, Наддин и Аггел сидели на той стороне, которая смотрела в сторону английского посольства и Софийскую колокольню. Шел дождь, во дворе посольства суетилась прислуга, убирая из-под потоков воды белые стулья, белые столики, корзины с цветами, а на них… не упало ни капли. Как прекрасна и уютна банальность, подумала она про себя и сказала вслух:

— Бог мой, твоя вечность ужасна. Я не только не понимаю, что творится перед глазами, но и не хочу понимать этого!

— Думаешь, мне легче? — рассеянно ответил Аггел, покусывая кончик горящего перышка, — Банальный вид обыкновенной машины внушает мне ужас: почему номера? Почему колеса? Почему едут сидя, а не лежа или стоя? Почему важнее сидеть лицом вперед, чем назад?

— Так вот, — продолжил он чуть насмешливым тоном, — недавно, буквально на днях — лет так пятнадцать назад, уютная банальность человека внезапно закончилась — он стал космическим, хомо космикус. И разом кончился покой ангелов. В средние века, мое любимое время, человек был сам по себе и кончался сразу там, где кончались его пальцы, волосы, ногти. И наш брат, ангел-хранитель, не имел с ним особых хлопот, если, конечно, тот не искал дьявола или философского камня. В последние годы — Аггел поджег огненным перышком водяную струйку из ливня и залюбовался пыланием бенгальской бледно-молочной спицы, прянувшей к туче, — ангелу впору сойти с ума, потому что человек устремился к человеку и из десятков касаний на свет отныне рождается нечто нечеловеческое, или почти что нечеловеческое, нечто диффузно-космическое, скорее очеловеченное вещество, чем существо.

— Ты смеешься?

— Только самую малость… Контур существования охватывает десятки судеб так, как раньше охватывал единичную планиду, и парадокс! Судьбы эти не имеют друг о друге ни малейшего представления, не знают друг друга в лицо, разделены пространством, временем и местом обитания. Порой, — даже смертью так, что часть такого вот Человека уже там — в потустороннем, а ток посмертных эмоций стучит и колотится в сердце живых. Сам человек значит все меньше и меньше в поединке идеальных стихий. — Аггел, играя, подкидывал пылающую спицу дождя на кончиках пальцев. Тусклый огонь дождя озарил небо над ними отсветом ртути. — Есть от чего сойти с ума ангелам-хранителям, опека которых внезапно распахнулась до бесчеловечных пределов! Больше того — эта неясная плазма, которую трудно назвать душой, материя сверхсущества, стала на наших глазах протекать на самое дно бытия в бездны хтонического мрака, в то состояние прамира, в котором он пребывал до божьего слова: свет, где царят бородатая Тиамат и Мардук с руками из глины. И куда прежде не ступала нога ангела. Мы видим, что глаза Тиамат каплями крови всплывают на поверхность нового мира, — Аггел перестал подбрасывать спицу огня и показал ей ладонь, отлитую из воды, где были видны чьи-то глаза злобы. — Смотри, Надин, вот они! Зрачки ваших глаз…

— Ты обо мне?

— Нет, твоя участь светла, в высшем смысле ты античный стоглазый Аргус — мужское начало света, а она твоя тьма, изнанка твоего блеска. Но вы не знаете друг о друге. Ты Аргус, Наддин! Ты носишь в своем чреве глаза, ты порождаешь взгляды на вещи и только потому можешь видеть меня.

— Мой ангел, я бы хотела остаться человеком, — красивой хорошо одетой женщиной и еще сильней любить своих близких. Свою дочь, например. Пахнуть духами. Рожать детей, а не аргусов. Не быть игрушкой идеальных стихий. Вещество и прочую плазму я оставляю тебе.

— Твоя ирония неуместна. Ты приговорена к бытию фактом рождения. И то, частью чего ты являешься, охвачено единым смыслом, общим чувством, общим стремлением. Оно почти божество. Наконец, у вещества есть единая цель.