Анатолий Королев: Эрон

Только насилие над другим позволяет человеку стать тем, что он есть на самом деле, только власть! и всласть! Какой бы гадкой и ужасной ни была твоя честная подлинность, ты должен следовать ей во что бы то ни стало… примерно так думал о себе — во втором лице — один молодой человек по имени Филипп, бросая гальку в свою голую подружку. Больно, гад! Морская купальщица Верочка Волкова старалась заплыть подальше от берега.

Плюх!

Эти плюхи звучат на краю поющей мембраны давно забытого времени. Речь, скажем, идет о волнах, шлепках, всплесках и пене одна тысяча девятьсот утонувшего семьдесят второго года.

Одинокой купальщицы нет почти два часа, — в отличие от Филиппа, она дивно плавает — может дремать в росчерках бриза.

Гневно поджидая на берегу, тот пытался понять: почему даже любовь — а Верка была несомненно увлечена им — никак не увеличивает его власть над нею? Наоборот, рабствует он сам. Как так? почему? неужели зло — удел избранных?

Она звала ехать в цивильное местечко, ну хотя бы под Сочи, где можно было жить в интуристовском отеле, загорать на закрытом пляже, пользоваться сносным сервисом, хуже, конечно, чем в ее Порт-оф-Спейне; но — мысленно возражал Филипп, — а Сочи были сотни ненужных глаз. Кроме того, туда же собирались Пруссаков с Лилит к Росциус с Карабаном, кроме того, желание Веры отдыхать среди асфальта, в солнечных очках под тентом, было на, его взгляд, слишком старческим и буржуазным, и он повез ее в глушь Ленкорани, на берег Каспия, где был однажды с отцом; в охотничий домик, запретный для посторонних, куда осенью прилетали столичные любители охоты на кабанов, а в Новый год — охотники бить птицу — «Домик был неким подобием гостиницы на 18 номеров, обшитых дубом, с каминами, биллиардом, кинозалом. Сейчас — в бессезонье — особняк был почти пуст, если не считать одинокого генерала в комнате на втором этаже. Генерал весьма бесцеремонно отнесся к Вере и даже сумел разок хлопнуть ее по заднице. Мало ему горничных!

Между тем их окружало тихое безмятежное море, мягкие — очертания лесистых Талышских гор на юге, снежное мерцание Кавказского хребта далеко ни востоке, душистый воздух вечного цветения, зеркальная морская поверхность, покрытая рябью утиных стай, а еще миражи летящих фламинго, которые розовым свитком бледного пепла разворачивались на морском горизонте и растворялись в той стороне, где сияло медное небо над Ираном. Местный егерь и шофер курд Мамед, с золотыми зубами в черном рту, возил гостей по окрестностям на открытом «джипе». Всего через два часа после вылета из Москвы в Баку — плюс короткий перелет вертолетом до полевого аэродрома — их окружила первозданная природа: затопленный лес — истыль, полный доисторической мощи, стволы, обвитые мускулами лиан, кишение желтой лилии, которая каймой опоясывала лес, сверху залитый солнцем, но черный от мрака под сводом листвы. Здесь гнездились сотни морских и болотных птиц: бакланы, аисты, цапли. Лес был сплошь закапан птичьим пометом. «Елдаш! Елдаш! — восклицал Мамед, всовывая в руки Филиппу бинокль и показывая в сторону озера: там, посреди мелкой воды, на кучах валежника отдыхали кабаны. На желтом фоне тростниковой стены были хорошо видны черные туши, крутые холки, мохнатые уши. Чувство Москвы и здесь не оставляло Филиппа — вся эта восточная первобытная сторона, горы, море, облака принадлежали чудовищной силе Метрограда, лежащего далеко отсюда на расстоянии по меньшей мере трех Франций. Из-под колес вездехода; на охотничьей дороге посреди зарослей джиды и ежевичника, взлетали пестрые курачи, можно было спугнуть дикобраза и слушать, как он бренчит в чаще костяными иглами. Несколько раз они замечали камышовых кошек, мелькание граций зла в частых зарослях. Вока кошек были отполированы тростником до лоснистого блеска. Но куда более захватывающий вид открывался с моря, когда Мамед гнал вдоль плесов маленький глиссер, поднимая с морского сонного зеркала клубы чаек, бакланов, ибисов, уток. Слева в жарком мареве пылал кипящей ртутью штиль Каспийского моря, справа — миражировал в зное земной ландшафт: равнина, идущая к Талышским горам, ледяные зигзаги Кавказа на горизонте… А когда Мамед выключал мотор, можно было подглядеть, как охотится скопа. Вот она, широко взмахивая крыльями, скользит над прозрачной глубиной и вдруг, сложив крылья, пикирует вниз вытянув перед собой лапы, измазанные чешуей. Всплеск. Птица по брюхо уходит в воду, затем взлетает с мокрой кефалью в когтях, отряхиваясь на лету и сворачивая к обломку мертвого дуба посреди беджара — затопленного водой рисового поля, где темнеет кавказской папахой гнездо скопы. Рыба высыхает в горячем воздухе, талый блеск ее чешуи гаснет.