Маргарет Дрэббл - Мой золотой Иерусалим

Не думай, что я тебе не сочувствую — сочувствую и прекрасно понимаю, как ужасно твое положение. Даже не представляю, как ты выдерживаешь. Хорошо, что хоть диссертация твоя не пострадала.

Не скажу, что твое письмо изобилует подробностями, но я так поняла, что ребенка ты никому отдавать не собираешься. И считаю себя обязанной предупредить, что это — роковая ошибка и последствия ее будут ужасны и для тебя и для ребенка. Подумай только, если ты его отдашь, через полгода можно будет обо всем забыть, словно ничего не случилось. Разве это не наилучший выход? Ты понятия не имеешь, что значит растить ребенка, с какой ответственностью это связано, с какими хлопотами — моральными и материальными. Не забудь — ни шагу нельзя будет сделать, не спланировав все заранее. И потом, ты всегда так дорожила независимостью, так любишь поступать по-своему, разве тебе удастся примириться со всеми обязанностями, которые свяжут тебя по рукам и ногам, когда родится ребенок? Ты не знаешь, что это такое — двадцать четыре часа в сутки думать о ком-то другом, ежедневно и еженощно, и не какие-то два-три года, а практически всю жизнь. Впрочем, меня волнует не только твоя судьба. Тебе, конечно, будет плохо, но твоему ребенку будет намного хуже — ни в чем не повинный, он всю жизнь будет нести клеймо незаконнорожденного, а ты и представить себе не можешь, с какой изобретательностью и жестокостью преследуют другие дети всякого, о ком разнюхают что-либо подобное. Помни — детей заводят не потому, что их хотят, а потому что не хотят от них избавиться. Это так и с этим ничего не поделаешь. Твой долг подыскать своему ребенку хороших приемных родителей, которые действительно мечтают иметь детей и у которых гораздо больше возможностей воспитать и вырастить их, чем у тебя. Я прекрасно понимаю, что в идеале, в цивилизованном обществе, дети не должны расплачиваться за грехи родителей, но мы живем не в идеальном обществе, и мне даже подумать страшно, какие муки ждут твоего ребенка и как будешь мучиться из-за него ты. Прошу тебя, подумай хорошенько и постарайся проявить дальновидность. И вот еще какой совет — если решишь расстаться с ребенком, ради Бога, постарайся видеть его поменьше. Ведь, наверно, какое-то время он должен оставаться при тебе, так вот — Боже тебя упаси к нему привыкнуть. В этом возрасте ему твоя любовь не нужна, и страдать будешь только ты. Озадачило меня и то, что в твоем письме нет даже упоминания об отце ребенка, из чего я делаю вывод, что это кто-то, с кем ты не хочешь или не можешь связать свою жизнь, и, следовательно, не намерена принимать от него материальную поддержку. Я правильно тебя поняла? Если тебе нужны деньги, пожалуйста, напиши, и мы что-нибудь сообразим, но подумай еще вот о чем — каково тебе будет растить ребенка, если ты не любишь его отца? Ведь ребенка трудно воспитывать, даже когда он от любимого человека. Бедная моя Розамунд! До чего же тебе не повезло! Как бы я хотела приехать и поддержать тебя, но я безумно устала и все мои страшно простужены. Хорошо, что тебе удалось определиться в приличную больницу, хоть этому надо радоваться. Конечно, противно, когда все эти врачи и сестры тобой командуют, но тут уж надо запастись терпением. Во всяком случае, мы оба очень тебе сочувствуем. Держи нас в курсе. А главное, ради Бога, береги себя, не взваливай на себя слишком много. Целую.

Беатрис»

Легко понять, что, читая это письмо, я испытывала некоторое неудовольствие. Мне было понятно, что Беатрис беспокоится за меня совершенно искренно, но все равно я рассердилась и обиделась. Я не просила совета и считала, что никто не имеет ни малейшего права советовать мне, как поступить с моим собственным ребенком, я и сама прекрасно во всем разберусь. Тем не менее, письмо сестры помогло мне уяснить одно: я поняла, что ни за что никому не отдам ребенка, он будет мой. Причем на данной стадии моя решимость не была продиктована любовью — любовь пришла позже. В тот момент я не только ее не чувствовала, а даже не очень-то надеялась, что буду на нее когда-либо способна. Нет, эта решимость зижделась на моей самоуверенности, я не сомневалась, не имея на то никаких оснований, что ни одни приемные родители не смогут воспитать моего ребенка так умело, как я. И в то же время перспектива скоро стать матерью меня пугала. Как многие другие, я тревожилась, будет ли мой ребенок любить меня, буду ли я любить его и так далее и тому подобное. Но рядом с этими страхами во мне жила непоколебимая вера в собственные силы. Я твердо знала, что рожу ребенка и он будет принадлежать мне. Пусть Беатрис толкует что угодно, я не отдам своего ребенка никому во всей Великобритании. В какие бы добрые руки он ни попал, увы — это будут невежественные чужие руки, и значит, я трусливо предам его.