Маргарет Дрэббл - Мой золотой Иерусалим

— Да? Значит, — сказала она, потягивая через соломинку, — вы в Париже не первый раз.

Он даже не спросил, почему она так решила; он принял это как должное.

— Да, — ответил он, — второй или третий.

— В таком случае, — Кларе казалось, она проявляет верх проницательности и искушенности, — чем вас мог привлечь этот школьный тур?

Как ни странно, Питера ее вопрос слегка обескуражил.

— Ну, как сказать… — ответил он. — Я решил, что будет весело. Ну, и остальные тоже ехали. Надо же было чем-то занять каникулы. Опять же, лекции. Нам сказали, что их стоит послушать.

— Правда? — спросила Клара. — По-моему, эти лекции — тоска невероятная. Я серьезно. Вам не показалось?

Но тут он ее не понял; для него смысл Клариного недовольства явно свелся к тому, что любые лекции — это всегда скучно, а не к тому, что прослушанное ими в Сорбонне было не на уровне: он явно придерживался несколько иного мнения и потому бросил — вскользь, неискренне, без выражения:

— Да-да, конечно; разумеется.

Клара, наученная несколькими годами опыта, что особо умничать не стоит, умолкла, не зная, что еще сказать. У Питера репертуар, судя по всему, тоже был исчерпан; им обоим хотелось поговорить еще о чем-нибудь, но оба не знали о чем. Они были слишком молоды. От этого молчания Клара все сильнее и сильнее смущалась своего уродливого платья, изношенных, дурацкого цвета туфель, своего разгоряченного лица. Ей хотелось уйти, но она не знала как. Прибегнуть к какому-нибудь примитивному искусственному предлогу было смерти подобно, но и сидеть, испытывая все большее унижение, Клара тоже не могла. Ее словно сковало, безжалостно пригвоздило к месту, но в этой скованности она на миг ясно прозрела то время, когда подобные ощущения навсегда останутся позади. Питеру пришлось действовать самому. Поднявшись, он предложил:

— Может, пойдем посмотрим, не стало ли посвободнее? Кто знает, вдруг желающих танцевать поубавилось?

Клара тоже поднялась и услышала, как отвечает:

— Большое спасибо, но если вы не против, я бы пошла и взглянула на себя в зеркало.

— Разумеется, — сказал он, — разумеется, — и даже проводил Клару до коридора, в конце которого находился дамский туалет, в котором Клара и скрылась и избавилась от Питера, а он — от нее. Она долго оставалась среди девочек с их обмороками, слезами и причитаниями из-за стрелок на чулках, а когда наконец вышла, Питер уже исчез. С облегчением в этом убедившись, Клара благополучно возвратилась к своей компании, где ее засыпали вопросами, свежими анекдотами и поведали о неслыханной, умопомрачительной выходке Джэнис, которая — все видели! — увела, да-да, у-ве-ла свою нынешнюю жертву куда-то, где больше свежего воздуха и меньше света, и с тех пор в родном кругу не появлялась.

Лежа ночью в постели, Клара думала о светлых волосах Питера Харронсона. И о руке итальянца, забравшейся к ней под чулок. И об Уолтере Эше. И пришла к выводу, что жизнь становится приятно насыщенной.

На следующее утро они уезжали. Здание вокзала, с которого уходил поезд, приводили в порядок; рабочие чистили стены, и Клара удивилась: зачем? Это же вокзал! Предложи кто-нибудь отскоблить вокзал в Нортэме, там бы в жизни не стали тратить на такое деньги. Но глядя на проявляющиеся из-под слоя копоти желтые плиты, Клара почти поняла, что это не только вокзал, но и произведение искусства: здание было украшено вычурными завитками, скульптурой, резьбой — хоть и некрасиво, но украшено.

Летом ее приняли в Лондонский университет, и она рассталась с Уолтером Эшем. Расставание произошло на лугу, где росли лютики и паслись молодые коровы. Однажды в жаркий полдень Клара и Уолтер отправились туда на велосипедах, она — с книгой, он — с намерением уговорить ее как можно больше обнажиться. Они лежали на уолтеровой куртке, Клара пыталась читать, Уолтер пытался с ней целоваться. Клара победила. Через час набежали облака, пришлось собрать вещи и вернуться к ограде, где были оставлены велосипеды. В дальнем конце поля, у ворот, паслись те самые коровы, и когда Клара с Уолтером приблизились, коровы развернулись им навстречу. Они стояли плотно в ряд, преграждая путь к воротам. Коров было около двадцати. Они не двигались.

Уолтер и Клара замедлили шаг. Клара испугалась; правда, она видела, что коровы еще маленькие, совсем телочки. Даже не бычки. И подумала про Уолтера: как он может, как он смеет медлить; хотя сама она помедлила, причем сознательно. Клара нерешительно стояла рядом с Уолтером, и в груди у нее клокотала буря презрения. Жестоко оскорбленная в самых нежных и гордых чувствах, она первая двинулась в сторону коров, и те послушно, тихо расступились, открывая путь к велосипедам и ей, и шагнувшему следом Уолтеру.