Геннадий Падерин - Шахматы из слоновой кости

– Чего вы меня разглядываете? – удивился Сапрыкин.

Именно удивился. Без наигрыша.

– Извините, – смешался инженер. – Вы мне очень напоминаете одного давнего знакомого. Кажется, все же ошибка.

– Почему кажется? – опять удивился Сапрыкин. – Странно вы изъясняетесь, право. Я, например, вижу вас впервые. Ну, не сегодня, конечно, а вообще.

Вдруг рассмеялся, повторил:

– Право, странно изъясняетесь.

Инженер невольно отметил про себя это «изъясняетесь», чересчур изысканное для человека без образования и квалификации. Впрочем, не могло разве случиться такого, что на приработки в тайгу подался интеллигент, скатившийся по какой-то причине до положения «бича»?

– Давно в этих краях? – спросил инженер, опускаясь на корточки и загораживаясь от жара рукавицей.

Сапрыкин долго молчал, крутил над пламенем валенки; подумалось даже, что не услышал вопроса.

– Вам это так интересно? – грубовато спросил наконец в свою очередь и, не дав ответить, буркнул: – В трудовой книжке все указано.

– Ну, зачем такая официальность? – усмехнулся инженер, а про себя подумал: если ты действительно Захаров, то насчет документов конечно же позаботился.

Сбивало с толка поведение Сапрыкина. Сейчас он был спокоен, держался естественно, без напряжения, как мог держаться человек, у которого все чисто за спиной. Что же тогда побудило пуститься давеча в бега? Или то был

первый, не очень осознанный импульс, продиктованный неодолимым инстинктом самосохранения?

– Вы пощупайте, может уже высохли? – кивнул инженер на валенки.

Тот молча сунул руку в один, потом в другой валенок, отставил их, взял с колен портянки, поднес к огню. Поднес и, сосредоточенно глядя на них, вдруг неуловимо быстрым движением свел глаза к переносице, поймал в фокус кончик носа. Видно было, что проделал это совершенно непроизвольно, как если бы, скажем, взмахнул ресницами – значит, давняя, ставшая действительно второй натурой, привычка.

Не отдавая себе отчета, инженер машинально попытался скопировать это движение глазами, и тотчас в колеблющемся над костром мареве возникло смеющееся Люськино личико, а в ушах прозвучал звонкий голосок: «Мама, мамочка, погляди на Эдьку!»

Он откачнулся, потерял равновесие, сел на снег. Сердце колотилось где-то под самым кадыком, мешало дышать. Инженер понял, что еще минута, и кинется на человека по ту сторону костра.

Чтобы успокоиться, набрал в горсть снега, стал растирать лицо.

– В сон поклонило? – посочувствовал Сапрыкин.

Он промолчал, бросил в костер остатки снега и, сознавая, что может все испортить, не удержался – спросил напрямую:

– Вам ни о чем не говорит фамилия… Захаров?

Спросил и встал на колени, чтоб лучше видеть его лицо.

Тот вздохнул:

– Говорит…

И оборвал себя, закашлявшись: надо же было случиться такому, чтобы именно в эту минуту ветер переменился – пахнул дымом.

– Говорит,- повторил, прокашлявшись. – Техник у нас в экспедиции работал – Захаров. Славный был человек, да клещ его в тайге на тот свет отправил. За трое суток скопытился.

В голосе – ни тени волнения, только печаль по хорошему человеку.

И лицо не всколыхнулось.

Неужели ошибка?

Но почему, почему он вдруг пустился в бега?

– Знаете, Сапрыкин, специфика нашей работы в таких вот полевых условиях требует полной доверительности. То есть мы должны безоглядно полагаться один на другого…

Сапрыкин усмехнулся:

– Моя личность вызывает у вас…

– Не личность, нет, – перебил инженер, – но ваш сегодняшний поступок: почему вдруг, ни с того ни с сего, предприняли попытку скрыться?

Сапрыкин вновь усмехнулся, качнул лисьим малахаем.

– Исповедь вам моя нужна?

– Ну, это как хотите называйте, главное, чтоб был понятен мотив.

– Хорошо, объясню…

Надел валенки, встал, потоптался, точно проверяя, не будут ли тесны после просушки, вновь опустился на валежину.

– У вас не найдется закурить? Свои-то подмочил.

Инженер, не вставая с колен, протянул над костром

пачку «Беломорканала». Сапрыкин взял папиросу, тщательно размял, подул в мундштук, неспешно прикурил от головни и лишь после этого стал рассказывать. С такой же неторопливостью и обстоятельностью.

Смысл сводился к тому, что вот уже четырнадцать лет, как жена ушла к другому и прижила сына. Но зарегистрирована-то с Сапрыкиным, поэтому все эти годы за ним гоняется исполнительный лист. Только он, Сапрыкин,

не дурак, чтобы платить алименты на чужого ребенка.