Геннадий Падерин - Шахматы из слоновой кости

Военком рассмеялся – видимо, ценил юмор.

– С Ворошиловым спорить не станем.

Он, военком, просто не знал Фаньку: телеграмма на имя Климентия Ефремовича умчалась в тот же день.

– Не может быть, чтобы не дошла,- убеждал нас Фанька, – А буде дойдет, неужели у маршала поднимется рука написать «нет» сибирякам?

Через трое суток тающий от уважения почтальон вручил Фаньке бланк с красной полосой и грифом – «Правительственная»:

«На усмотрение райкома комсомола. Ворошилов».

…Райком отпустил десятерых.

Сегодня в строю нас двое.

Фанька часто повторяет:

– Ты мой фронтовой побратим, и это братство – на всю жизнь.

И не забывает добавить при этом:

– Если, конечно, Судьбе будет угодно сохранить нам ее.

В окопе мы всегда рядом, в атаке – тоже. Спим на его шинели, укрываясь моей. А отныне еще и котелок один на двоих будет.

И не задумывался я тогда – не было повода задуматься, как все повернется с этим общим котелком.

Пополнение влилось, но нас пока придерживали в резерве. Не спешили на передовую перебросить. Имелись, видно, какие-то соображения у командования.

У высшего командования, ясно. В штабе дивизии или еще повыше.

Что касается ротного начальства, тут сами ничего толком не знали. Единственная их забота донимала – как обеспечить нашему брату стопроцентную занятость. Чтобы, значит, безделье не подточило моральный дух.

И чтобы фронтового настроя не утратили, не расслабились.

С этой целью организовали усиленную караульную службу. Посты тут, посты там. Да с проверками – не подремлешь!

Этой ночью Фанька нес караул, а поутру завалился спать. Не дожидаясь, когда полевая кухня доставит завтрак.

– Оставишь там чего-ничего,- пробурчал, засыпая. – И сухари на меня получи… Не забудь!

Сегодня, однако, снабженец порадовал не сухарями – свежеиспеченным хлебом.

В нашем взводе хлеб делил, как правило, Санёк Старичев. Всем представлялось, будто у него самый надежный глазомер.

Порезав хлеб, Санёк раскладывал его на шинели, просил кого-нибудь из нас отвернуться и, тыча пальцем в одну порцию за другой, спрашивал: «Кому?»

Процедура обычно не занимала много времени, но поскольку на этот раз Фанькина физиономия не маячила перед глазами «отгадчика», тот вспомнил о моем друге лишь в самом конце. В результате у полевой кухни успел выстроиться порядочный «хвост», и когда подошла очередь нашего с Фанькой котелка, черпак повара оказался заметно скупее, чем поначалу.

– Нам же на двоих,- сказал я повару.

– Всем на двоих, – хмуро отозвался он, и все-таки усовестился – плеснул еще немного супа.

Полк размещался в лесу – дубки, береза, осина, – но там всего тебя обволакивала прелая сырость, поэтому большую часть времени солдаты проводили на опушке. Под полог леса втягивались только при появлении на горизонте «рамы», как окрестили на фронте двухфюзеляжный «фокке-вульф»; этот настырный вражеский доглядчик, позволь мы ему себя обнаружить, мог принести немало неприятностей.

Сейчас небо нам не угрожало, все расположились на приволье.

Раскинув шинель, я поставил котелок таким образом, чтобы прилечь возле на бок, достал ложку. И задумался: как сумею определить, когда будет съедена половина варева? И Фаньку чтоб не обидеть, и самому в накладе не остаться?

Для меня этот вопрос был очень даже непростым. Моя мама, будучи болезненно заботливой, постоянно В детство перекармливала «сынулечку» и, как я смутно догадывался, что-то нарушила в моем организме. Сместила природное и разумное равновесие за тот рубеж, после которого начинает преследовать чувство неизбывного голода.

Сколько себя помню, вечно хотелось есть. И хотя рос более чем упитанным, то и дело находил, чем наполнить рот, и жевал, жевал…

Провожая в школу, мать обязательно заталкивала в сумку что-нибудь вкусненькое, а в институте я уже самостоятельно проторил дорожку в буфет.

Оказавшись в армии, с ее строгим распорядком дня, стал чертовски маяться из-за недоедания. Тем более оно было не только кажущимся: в стране вступили в действие сильно урезанные нормы военного времени, которые распространялись в определенной мере и на солдатский рацион.

– Чего долго нацеливаешься, Никитин? – услыхал я внезапно обращенные ко мне слова.

Обернулся – Санёк Старичев щерится: они со Скипидаром расположились, оказывается, неподалеку от меня и трудились над котелком в две ложки. Но сновали ими, как я заметил, не враз, а поочередно: сперва Санёк зачерпнет, после – Андрей, Санек – Андрей, Санек – Андрей…