Юрий Нагибин - Дневник

j Атмосфера в доме создалась невыносимая. Толя боялся нос высунуть из мужского общежития, провонявшего сивухой, табачищем, солеными огурцами и ножным потом. Все озверело осаживались водкой. Слабосильный поляк Дравич не выдержал и бежал в Ленинград.

В день торжественного чествования юбиляра Ася все же проникла в дом, не без моего участия. Аська блестяще выступила на официальном вечере, засыпала С. С. превосходными подарками, и от себя лично, и от газеты (в числе прочего первое издание «Вертера» с автографом Гёте), и юбиляру неудобно было выкинуть ее из машины, которая повезла особо почетных гостей на ужин. Но уже возле дома С. С. исчез, пропал и его друг Звонцов, Аська осталась на мне. До сих пор не знаю, как мне удалось осилить зарыдавшую от бешенства Любовь Дж. Я и просил, и грозил, и говорил, что сам не войду в дом, если не пустят Аську, одним словом, она сдалась. Всё остальное было делом Асиного апломба.

С нами гуляло здешнее начальство. Председатель райисполкома предложил подвыпившим дамам перед чаем: «Давайте выйдем в Михайловский сад и подышим витаминами». Что и было исполнено.

Надравшийся Алешка Соколов сорвал представление, которое было приготовлено им, Юрой Васильевым и Леной Шашко, но не испытывал на другой день ни малейшего раскаяния. Я вообще заметил, что в нем появилась какая‑то ожесточенная наглость, чего раньше не было. При всем своем пьянстве он был человек деликатный, даже нежный. Это естественный процесс. Он знает, что обречен пить и оберегает свое пьянство, как курица цыплят. И Вася уже не тот: хитрый и холодный, неприятно его потребительское отношение к Толе. А этот добряк чуть не весь год готовился к нынешнему торжеству, чинил и красил какие‑то фонари, лудил самовары (Гейченко их коллекционирует), раздобывал настоящие тульские пряники с поздравительными надписями, гнал самогон и настаивал на разных травах, выпрашивал у отца книжки о Пушкине, потратил все свои жалкие денежки До копейки, с превеликим трудом скопил себе на службе свободную неделю, и был холодно удален Гейченко раньше срока, хотя и Вася, и Лена Шишко оставались после отъезда основной массы гостей. Эта жестокость С. С. мне не понятна.

Что не устраивает здешних бойцовых людей в нем: его Доброта, доверчивость, беззащитность, наивность или сосуществующее с этими прекрасными качествами пассивное тщеславие, удовлетворяющееся близостью с «великими» людьми? Или их просто раздражает, что он так упорно тянется к людям «не своего круга»? Но последнее естественно для Толи. Он с детства вращался в литературной среде, привык жить ее интересами, любить книги и картины. Это его настоящий обиход, а не техника. В технику его загпала война, военная служба, это не его, чужое, холодное, даже враждебное. И ведь он полезен хамящим ему людям. И пе только тем, что дает им кров и харч в Москве, оказывает множество бытовых услуг. Он помог организовать Васькину выставку в ЦДРИ, заставил меня написать о ней; он свел Васильева с Поленовым и тот пригласил его с семьей на все лето к себе в усадьбу, и Юра не только открыл для себя новый пейзаж, по и заработал деньги. Впрочем, Юра ведет себя в отношепии Толи лучше других, даже написал его портрет и очень удачно, что с ним не так часто случается. Л сколько доброго сделал Толя для Гейченко! В ответ — свинство. И коренится оно, что бы ни говорили, в Толиной беззащитности.

Хорошее впечатление я опять вынес о Мыльникове. Тут есть и талант, и достоинство, и чувство товарищества, и чистота поведения, и глубокая серьезность. Дай‑то Бог, чтоб не изменилось мое отношение к нему, чтобы не изменился он сам. Радостно, что есть он, есть его прекрасный дом с несказанным видом на Неву в оба ее конца, есть услужливая, ловкая и симпатичная Ариша, тихая (с чертом внутри) Верочка, есть то ощущение эстетического комфорта, которым веет от его семьи и которого почти не осталось в обобранном до нитки Ленинграде.

Но так ли уж безнадежно было пребывание в Пушкин ских горах? Нет. Были прекрасные прогулки, поездка на санях в Петровское, гостевание у сторожа, потомка Ганнибала с пушкинской курчавостью в седых волосах, пушкинскими скулами и всем кроем лица. В избе с иконой и лампадкой висел большой портрет Пушкина, а рядом репродукция «Незнакомки» Крамского. Хозяин уверял, что это Керн. Стояла прялка с куделью, между ног сновала прелестная рыжая собачонка, смесь таксы, лисицы, медвежонка и ко всему с пушкинскими баками. А еще был звон гейченковской звонницы — он подбирает колокола для Святогорского монастыря и когда-нибудь их повесит, сломив сопротивление властей; было и несколько очаровательных всплесков самого Гейченко, напомнивших былое, когда еще оп не был так признан, знаменит и разнуздан, — в рассказах, выходках, читанных вслух записях, шутках. Окружающие не блистали, даже Юра Васильев, хотя он был очень и очень трогателен, мил и добр. Вообще, из отдаления всё бывшее там уже не кажется таким безобразным. Но не стоит забывать о том, что порой там становилось душно и гадко. Многие считают, что С. С. долго не протянет, предстательная железа шутить не любит. Я на этот счет другого мнения, он крепко заряжен на жизнь, как-нибудь выкрутится. Дай Бог ему здоровья и многих лет, какой он ни на есть, без него жизнь станет куда тусклее и унылей.