Юрий Нагибин - Дневник

Очередная гадость: закрыли фильм о Домбровском [92] Двухсерийный советско — польский фильм «Ярослав Домбровский» по сценарию Ю. Нагибина все‑таки был снят (режиссер — Б. Поремба, в заглавной роли — 3. Малянович) и вышел на экран в 1975 г. — Примеч. ред. . С той волшебной легкостью, с какой я не берусь отказаться от какой‑нибудь третьестепенной работы. Труды, борьба, поездки, усилия множества людей, большие казенные деньги — всё брошено кошке под хвост одним росчерком пера. Скучному, сонному Сизову [93] и. Т. Сизов — генеральный директор киностудии «Мосфильм». — Примеч. ред. (не очень живой труп) лень возиться с политически сложной совместной постановкой. А что если перестроить свою душевную жизнь по государственному образцу? Может быть, я вырвусь из вечного напряжения, из тисков ответственности, из душного зажима сроков, которые — чаще всего — я сам себе ставлю? Ничего не делать во время, надувать всех без разбора, избегать малейшего насилия над собой, не браться за то, что чревато хоть крошечными трудностями, не читать чужих рукописей, не помогать начинающим, не отвечать на письма, никому не давать взаймы, не исполнять просьб друзей, не выступать перед читателями, не участвовать в общественной жизни, относиться с полнейшей безответственностью и равнодушием к любому делу, если оно не для себя — вот он мой новый кодекс!

Давно пора что‑то сломать в себе, дабы совпасть со временем. Никаких сантиментов, никакой жалости и сострадания к окружающим. Стать железным. Иначе меня загонят, зальют раньше естественного и уже недалекого срока.

Впервые без всякого подъема подвожу итоги минувшего года. Как всякий високосный год, он был ужасен. Правда, теперь каждый год — високосный. При этом наша бедная семья умудрилась никого не потерять. Страшная история с Я. С. миновала, сейчас уже можно сказать, без всяких последствий, я имею в виду последствия очевидные, кто знает, как отыгрался в каждом из нас пережитый страх.

В этот год случились две крупные пакости: статья в «Литературке», разнуздавшая многих в отношении меня, в том числе гадкого сумского дедушку Нагибина, и подлый поступок Ильина, лишившего меня Южной Америки и отбросившего в тухлую помойку прошлого. Ну а хорошее было? Было. Чехословакия. Частично Польша, хотя всё завершилось закрытием фильма. Норвегия — это чистое золото. И потянулся оттуда хороший рассказ и неплохой сценарий, который всё равно будет загроблен в фильме. Была повесть о Чайковском и лучшие мои рассказы — «Немота» и «Среди ночи»; были два рассказа в «Нашем современнике», и книжка вышла с рассказом, который понял один Астафьев (кроме Я. С., разумеется), это — «Среди профессионалов». И была отличная статья и. Атарова обо мне в «Нашем современнике».

А еще было страшное лето, когда всё горело, и земля в лесу была гола, как волейбольная площадка, и всюду пахло гарью, и вереница смертей в этой жаре: Дорош, Бек, Смеляков, Кирсанов — как высоко, низко, лихо и страшно он умирал, чуть не до последнего часа в его пораженной раком гортани клокотали стихи; и два самоубийства было: одноглазого Досталя и Голубкова, которого я не знал. И самое больное: не стало прекрасного Драгунского, любившего меня своим чуть живым сердцем. Я перечел его взрослые повести — сколько в них добра, человечности, растроганности, таланта! Он хорошо жил: без искательности, без карьерных попыток, без подхалимства и приспособленчества. Он был самобытен, не растворялся в дрянной литературной среде, всегда оставался самим собою. Ох, как его будет не хватать!

Кого же я забираю с собой в новый год? Никитиных — с глубокой нежностью, Петьку, Аду, Дравичей, норвежцев, Сосинских (самое милое из всего, что было), Уварова, Юрку Семенова’ Толю Миндлина, ленинградских художников, ну и Гейченко. Есть и другие хорошие люди, но они далеки, есть великолепные, но к ним не продраться.

И умер «месье Поль» [94] Таможенник па пенсии, у которого мы пили с А. Кулешовым. , как я называл его к вящему веселью домашних. Он знал, что обречен, когда мы гостили у него в Париже. Отсюда его молчаливость. Он молча нес в себе смерть. Ему оперировали предстательную железу, домой он уже не вернулся. Мадам, его жена, продает дом и переезжает в Ниццу, старший сын ушел в армию отбывать воинскую повинность. Враз распалось большое теплое человечье гнездо. У нас такого не бывает. Прежде всего потому, что нет гнезд. К тому же вдова, едва утерев слёзы, начинает судиться с родственниками мужа из‑за дачи, квартиры, машины и грошей на сберкнижке. Откуда‑то появляются дети от прежних браков и кто‑то внебрачный, но полуузаконенный и тоже требующий своей доли. Осиротевшая семья сразу включается в активную борьбу: заявления, адвокаты, сбор подписей, суды, апелляции, для скорби не остается времени. Выработался новый человеческий тип: несгибаемая советская вдова. Я всё время слышу сквозь погребальный звон: «Такая‑то прекрасно держится!» Хоть бы для разнообразия кто‑нибудь держался плохо. Да нет, вдова должна быть в отличной форме, собрана, как легкоатлет перед стартом, иначе весь жалкий нажиток растащут дальние родственники, дети от других браков и полуслепая старшая сестра покойного, оказавшаяся почему‑то на его иждивении, о чем никто не знал.