Юрий Нагибин - Дневник

Третьего дня присутствовал на читке своей пьесы в театре «Ромэн». Мои бывшие дружки — забулдыги остепенились. Чавалэ — все члены партии: Серега Золотарев — член партбюро, а Сличенко — так и вовсе секретарь партийной организации. Среди этих солидных, прочно стоящих на земле людей я выглядел каким‑то кочевником.

Сходное чувство я испытываю в Доме литераторов, Доме кино, Союзе писателей. Все в чинах, все при должностях, наградах и аксельбантах, у всех взрослые, уклончивые, хмурые и хитрые морды. На меня поглядывают сверху вниз, почти как на неудачника. А как же иначе! Мне — пятьдесят, а никакой власти, и за плечами ни одного основательного поступка в виде доноса, предательства, уничтожения ближнего. Несолидно, Юрий Маркович, очень несолидно!..

Мама, стоит мне уехать, открывает какие‑то гибельные изъяны в окружающем. Раньше я считал это роковым совпадением, сейчас знаю, что это делается сознательно, чтоб мне неповадно было в Москве торчать. На этот раз меня угостили диабетом бедной Дары [81] Русская борзая. . Если нет под рукой хорошей болезни, устраивается поломка водопровода, сортира, газовой плиты, холодильника или телевизора. Но чтоб хоть раз обошлось без аварии, такого еще не бывало.

Утром видел образцовый сев. Шел трактор с сеялкой и голоногой бабой — прицепщицей, за сеялкой — длиннющий шлейф птиц. Грачи, галки, скворцы умело и энергично выбирали зерна овса из неглубокой, чуть припорошенной борозды.

Явился поддатый Твардовский, к Солодарю было послано за водкой, и сейчас мама пирует с Ал. Тр. в каминной. Мама, что там ни говори, угодничает перед Твардовским. Зная мое отрицательное отношение к его непрошенным, нетрезвым визитам, все‑таки пытается втянуть меня в эту тусклую вечерю. А так — не смей думать о водке. Видимо, считается, что с Салтыковым водка губительна, а с Твардовским — целебна.

А мне не нравится замаскированная нарочитой крестьянской вежливостью бесцеремонность его вторжений в любое время дня и ночи. Да и водку я могу пить, лишь когда мне этого хочется.

В СП меня так же не любят, как не любили в школе учителя. И так же затирают, унижают и преследуют. Тут проявляется нечто стойко хорошее во мне, не иссякшее и в мои пятьдесят.

Зафиксируем мгновение, которому вряд ли скажешь: «Остановись!» Сижу в саду, без четверти семь, громко и отчетливо кукует кукушка, кричат вороны, видимо, быть дождю, что и не удивительно, коль я собрался на рыбалку. Мама, весь день пролежавшая в постели с сильными сердечными болями, сейчас встала и пьет чай в компании Нинки, той самой, что писала, будто я отец ее ребенка. А Машка уходит, вот уж поистине — «мимолетное видение»! Понесет дальше свое худое тело без внутренностей — ёмкость до краев налитую водкой, — бедную миловидную и жалкую девочку, дурака — мужа, спившегося под ее руководством. В саду громко пахнет сиренью, — вместо всей погибшей сирени расцвел один громадный сказочный куст. На другом краю поселка, в одном из домишек «Костюковки» что‑то делает в обществе странного человека Куклина и невесть зачем приобретенной девочки Гелла, между нами нет и километра, между нами сто миллионов верст Сел на лавку рядом со мной Кузик [82] Карликовая такса. с седой, старой мордочкой, а два его друга лежат в земле под елкой, и холмик над их могилой почти сравнялся с землей’. И мне смертельно грустно, будто там, под хвойным куполком, лежит моя жизнь

Проваливаясь в собственное изглоданное раком крошечное тельце, прошла Фенька [83] Кошка , и тоже больная, бессмысленная, жалко — прекрасная Дара тупо кинулась на умирающую старуху

Скоро из города приедут милая деловая Алла и Мишка с глупой бородой. И ко всему еще я председатель ДСК!..

А до этого был грустный Ленинград, наши вконец опустившиеся, признавшие свое поражение лжедрузья, по — прежнему ранящая архитектура и неистребимое чувство: что‑то навсегда кончилось!.. Это чувство не оставляет меня и здесь, но дела, суета, мелькание лиц, книги, заботы приглушают его, порой дают вовсе забыть, но не надолго.

Что‑то кончилось, кончилось, и порой я знаю, что кончилось — всё кончилось.

Все еще в саду. Кружатся два жука в солнечном луче под елками Они кажутся ярко — алыми и загадочными. За спиной шум солдатских голосов: вывозят Машку. Грузят шкафы, стулья, кровати, «комбайн» и прочее Машкино имущество, нажитое у нас нерадивой службой. Леночка радуется — вниманию и сожалению провожающих ее более взрослых подруг громадному фургону, поглощающему их нажиток, расторопной полупьяной солдатне, всей важности события. В саду отчетливо пахнет солдатом: сапогами, махрой, крепким потным телом Впечатление такое, будто эвакуируют Эрмитаж или Лувр. Сколько материального родилось из моих грёз.