Феликс Кандель - Коридор

Ребята – вечно голодные – таскали с вокзала кормовую морковь‚ огромную и безвкусную‚ и тетки-охранницы сурово‚ для острастки‚ лязгали в ночи пустыми затворами; крали жмых из конюшни‚ прямо из-под носа у лошадей‚ сосали его‚ размачивали и глотали‚ а взрослые запаривали толстые куски и делали из него лепешки. Говорили‚ что вреден этот жмых‚ – верный аппендицит и заболевания легких от опасных волокон‚ – но ели его многие и на рынке продавали‚ скорее всего, ворованный‚ потому что предназначался жмых исключительно на корм лошадям и выдавался только для них. Ранней весной‚ когда сходил с полей снег‚ Лёка с Костиком шли выкапывать из набухшей глины позабытую с осени‚ перезимовавшую в земле картошку: чистый крахмал‚ болтавшийся в кожуре‚ как в мешочке‚ а летом‚ на собственном огороде‚ выкапывали ее мелкой‚ не могли утерпеть‚ пока вырастет. И чуть не каждый вечер Костик ныл перед сном: "Исть хочу! Исть..."‚ совсем как хозяйские девочки-погодки‚ а брат Лёка бил его по затылку и свирепо орал: "Где мы тебе возьмем‚ черт? Ну‚ где?!.."

А потом в их городишко привезли блокадных из Ленинграда. Они тенью бродили по улицам‚ часами‚ в бессильной‚ сидячей очереди ждали открытия столовой‚ где им – кроме обычного хлебного пайка – давали еще УДП‚ усиленное дополнительное питание‚ "умрешь днем позже": суп из соленых помидоров‚ ложка водянистой каши‚ мочегонный чай с сахарином. После еды блокадные становились кучкой у окошка раздатчицы‚ пристально глядели внутрь‚ нюхали слабые‚ ненаваристые запахи: молча‚ терпеливо‚ без просьб и уговоров‚ пока раздатчица в слезливой истерике не захлопывала окошко‚ – а затем шли на рынок‚ становились кучкой‚ жадно рассматривали выставленное там великолепие: лепешки из жмыха‚ лепешки из травы с отрубями‚ лепешки из картофельных очисток‚ черные‚ комковатые лепешки неизвестно из чего. Было плохо всем: и местным‚ и приезжим; однажды парикмахерша упала в обморок от голода‚ и Костик ждал потом с подстриженной‚ как у каторжника‚ половиной головы‚ пока не пришла сменщица.

В это самое время и забрали в армию брата Лёку‚ отправили в артиллерийское училище: семнадцати лет‚ из десятого класса – немцы стояли под Сталинградом. Когда они вернулись домой‚ в свою квартиру‚ на родной бульвар‚ Лёка был уже на фронте и прислал фото: тонкая‚ беззащитная шея в широком вороте гимнастерки‚ худое‚ решительное лицо обиженного подростка. Мама часто плакала по темным углам и ежедневно писала ему письма‚ с обязательной припиской от няни: скоро ли Лёка вернется с войны и купит обещанную ей избушку. Лёка отвечал редко и коротко: "Жив‚ здоров‚ избушка за мной". Больше от него и не требовалось‚ лишь бы регулярно приходили конверты со штемпелем: "Просмотрено военной цензурой"‚ "Красноармейское письмо. Бесплатно." Некогда было Лёке письма расписывать: воевал Лёка с фашистами.

Сергей Сергеевич‚ отец Костика‚ отвоевался в конце сорок четвертого. Всю войну сапером прошел‚ в госпиталях всласть навалялся. Три форсированные реки – три ранения – два ордена. Приехал – бегом бежал с Белорусского вокзала‚ не мог дождаться‚ пока метро пойдет. Он открыл копейкой парадную дверь‚ ворвался в комнату‚ когда все еще спали‚ и не раздеваясь‚ с вещмешком за плечами‚ начал бегать‚ задыхаясь‚ вокруг стола‚ а они глядели на него и плакали: мама на диване‚ няня на раскладушке‚ а Костик в своей старой кроватке‚ из которой торчали наружу его ноги.

Пришел из армии дядя Паша‚ Нинкин отец. Всю войну крутился под Москвой: две звездочки – лейтенант‚ свой "Виллис"‚ с шофером. Раз приехал – мешок с горохом забросил. Другой раз – трофейный ковер. Потом – аккордеон. Вернулись из деревни тетя Шура с Нинкой‚ а ковер моль прогрызла‚ а аккордеон у батареи рассохся‚ а мешок с горохом обмяк‚ одна шелуха в нем. Горох мыши съели‚ все горошинки‚ до одной‚ выбрали. Бестолковый дядя Паша: при добре был‚ а добром не попользовался.

Воевал Экштат Семен Михайлович. Сбрили ему шевелюру‚ одели стираную форму‚ ботинки с обмотками. Когда прощаться пришел‚ вся квартира охнула‚ все женщины в голос заревели: тоненькие ноги в неумелых обмотках‚ сутулая спина под белесой гимнастеркой‚ из-под низкого воротника кадык выпирает‚ на маленькой обритой голове пилотка по уши. Был поэт‚ композитор‚ ребе‚ а теперь не красноармеец‚ не боец – солдатик. Всю войну с полевым госпиталем прошел‚ лекарства для раненых готовил.