Тургрим Эгген - Hermanas

— Сейчас я расскажу историю о женщине, которая научила меня писать, о том вечере, когда луна была апельсинового цвета, и как я отблагодарил ее тем, что заблевал ее черные потрескавшиеся туфли.

Внезапно Хуана перестала смущаться. Наоборот, она взревела от радости, а я достал из кармана брюк клаве и начал отбивать ритм вместе с братьями — две желтые рубашки и одна зеленая, как у бразильских футбольных болельщиков, — а через пару минут начал читать.

И это стихотворение тоже хорошо принимали: многие читали его в журнале или присутствовали на премьерном исполнении и теперь наслаждались тем, как я доработал эту историю. Но я начал понимать, что это представление не может длится бесконечно, что этот стиль требует больших усилий как для исполнения, так и для восприятия. Наверное, трех стихотворений будет достаточно. И первым делом я ощущал, как среди слушателей зреет вполне определенный вопрос: Ну да, это все замечательно и ново, смело и интересно, но насколько он хорош без этих барабанов?

Этот вопрос я предвидел. Поэтому третье и последнее в тот вечер стихотворение, сильно переработанную версию «Плая-Ларга», мы отрепетировали так: братья отбивали быстрый экстатический ритм, а барабаны бата исполняли современные синкопы до тех пор, пока я не доходил до момента, когда учебный батальон 223 добрался до Плая-Ларга. Солдатские сапоги провалились в песок, застрочили пулеметы — я имитировал их: так-а-так-а-так-а-так-а-так-а-так-а-так-а! — и тут барабаны замолкали. Я продолжал в одиночку, читал стихотворение в том же лихорадочном ритме, так напряженно. что задыхался между предложениями, и никто не сомневался в том, что прочитанное мною было войной. Что мой язык создавал войну, что был хаос, и шум, и пулеметы, и пот, и горячее-горячее палящее солнце, до тех пор пока я не замедлил ритм, описывая, как кровь течет по песку, как она медленно рисует пурпурные розы, иероглифы, карты. Когда я закончил чтение, то, по предварительной договоренности, братья Мадуро исполнили соло продолжительностью в пару минут и сорвали аплодисменты, предназначавшиеся мне. Я уже ушел со сцены и сел за столик, и Хуана протянула мне ледяную бутылку пива и стерла пот с моего лба своим голубым шифоновым шарфиком.

— Рауль, ты был неподражаем , — прошептала она.

Луису Риберо, который должен был выступать после меня, было нелегко. Он начал с нескольких беспомощных шуток: «Я надеюсь, вам понравилось танцевальное выступление моего уважаемого коллеги», или что-то в этом духе. Но это не могло ему помочь. Я знал, чье имя в следующий раз будет стоять на афише первым.

Многие подходили ко мне поговорить после представления. Многие интересовались Хуаной и Мирандой. Те, кто слышал меня несколько месяцев назад — запинающегося, неуверенного, — интересовались, в чем секрет алхимии — что сестры сделали со мной. Братья Мадуро подошли и поздоровались с девушками, и я позаботился о том, чтобы они получили по паре бутылок пива перед тем, как отправиться на какой-то концерт.

— Мы должны это повторить, — сказал Эктор. Я кивнул и пообещал связаться с ним, как только появится возможность.

Луис Риберо был великодушен. Он подошел ко мне вместе с первыми поздравляющими с большим бокалом anejo , коричневого рома семилетней выдержки.

— Лучшему поэту вечера! — провозгласил он, а я поблагодарил со всей возможной скромностью. Он остался за нашим столом, и со временем меня стало раздражать, как он отнимал у меня Миранду. Именно тем вечером я почувствовал, что имею право на Ану, на обе ее части.

Но вскоре я забыл об этом. Рафаэль подвел ко мне человека лет пятидесяти, седого, с пивным животом некубинских размеров. Я понял, кто это, за секунду до того, как Рафаэль представил его: Хуан Эстебан Карлос, драматург, издатель и член самого главного кубинского литературно-политического комитета. Дело в том, что я только что видел его фотографию в скандальной хронике газеты «Гранма». Он был снят в баре «Ла Бодегита дель Медио» вместе с Габриэлем Гарсия Маркесом и огромным количеством бокалов. Оба они выглядели изрядно набравшимися. Если он знает Маркеса, подумал я, то он знает и Фиделя. Всем было известно, что писатель и Команданте друзья.

— Молодой человек, я хочу издать ваши стихи, — сказал Эстебан Карлос.

Я не смог вымолвить ничего кроме «О?».

— Да, при условии, что вы не предпочтете издаваться на этих, как их там, музыкальных кассетах.

И он рассмеялся, показывая, что это, конечно, была шутка. Мысль об этом никогда не приходила мне в голову. Но внезапно перед ней стало совершенно невозможно устоять.