Феликс Кандель - Первый этаж

Зоя уже стояла в дверях, глядела ошеломленно, медленно наливалась краской.

– Вот... – сказал Левушка невпопад. – Как нарочно...

– Ты что... – прошептала она, и судорога схватила горло. – Что... сделал?

– Склеим... – жалко улыбнулся он. – Никто не заметит.

– Сервиз... – слезу выдавило из глаз. – Весь день по жаре... Не жрамши...

Как он ее понимал! Ах, как понимал! Бегала, старалась, доставала деньги... Он, Левушка, всех понимал. Всех до единого. Понимал и оправдывал. Объяснял и жалел. Это отравляло ему редкие минуты торжества, считанные случаи победы. Проклятый дар – понимать всех!

– Ты... – она глядела с ненавистью глазами круглыми, беспощадными, будто враз ощетинилась острыми локтями. – Ты… неуклюжий, бездарный тип... Ты... блаженный и убогий... Сам ничего не можешь, и другим портишь...

Распалялась все сильнее, слова душили ее, и она торопливо их выплевывала, давилась ими, захлебывалась, а они лезли и лезли:

– Ты... болтун, ничтожество... Юродивый... Бесталанный... Ты... кисель, тряпка, сопля, размазня... Ты... Ты неудачник... Неудачник!

Нашла, наконец, нужное слово, вцепилась в него, упивалась им, яростно кричала ему в лицо:

– Неудачник! Неудачник!.. Ты – хронический неудачник! И не ищи причины. Не жди оправдания. Просто ты – неудачник!

И последний раз, шепотом, раздельно, на выдохе:

– Не-у-дач-ник…

– Все? – спросил Левушка.

– Все! – крикнула, искривив лицо до безобразия. – Все!

Левушка вышел в коридор, заглянул через щелочку в другую комнату. Перед телевизором стояли два стула. На одном сидел Тарас, на другом лежала открытая коробка с улиткой. Вдвоем они смотрели детскую передачу…

...Тут волки, наконец, сговорились, поточили кривые ножи, поползли по-пластунски к заячьей избушке. Свет метался тревожными бликами. Музыка подбавляла страху. Волки выглядели настоящими убийцами. Тарас сполз со стула и, пятясь, не отрывая глаз от экрана, стал отходить назад, на безопасное место. Улитка осталась одна, беззащитная, в открытой коробке. Тарас спохватился, медленно-медленно подошел обратно к стулу, взял коробку с улиткой, и уже вдвоем они отступили за шкаф. Так и досматривали передачу, одним только глазом, за надежным укрытием.

12

– Лев, – сказала Зоя уже из коридора, – давай поговорим, Лев. Как интеллигент с интеллигентом.

– Какой ты интеллигент? – Он даже не обернулся. – Ты сомневалась когда-нибудь?

Переступил с ноги на ногу, в отчаянии всплеснул руками:

– Все бы ничего! Но что с детьми делать? Что делать с детьми?

– Я знаю, что делать, – твердо сказала Зоя. – Я за него возьмусь.

– Ты возьмешься...

– Сделаю из него человека.

– Ты сделаешь...

– Лев! – сказала запальчиво. – Ты не можешь меня осуждать. Я долго ждала. Я верила. Но всему есть предел!

– Ну, конечно, – сказал. – Конечно, конечно.

– У меня сын, Лев. Его надо готовить к жизни. Что ты ему дашь? Свои неудачи? Что привьешь? Свои сомнения? Хватит с нас одного тебя.

– На нас техника, – сказал невпопад. – На них – люди...

– Ты неуживчивый. Всех раздражаешь. От тебя одни неудобства.

– Это я не нарочно, – объяснил. – Это я так живу.

– Ах, как остроумно! Ты соскочил с рельсов, Лев. С одних соскочил, на другие не попал. Все катятся по рельсам, один ты – колесом по шпалам.

– А может... – Левушка повернулся к ней. – Может, нет еще моих рельсов? Не проложили?

– Что ты хочешь? – спросила напрямик. – Чего добиваешься?

– Хочу, – сказал задумчиво, самому себе, – чтобы в моей жизни была открытая дверь. Или окно. Форточка, хотя бы. А за дверью пяток сосен, край голубого неба, ромашки, пенек, гриб-подосиновик в густой траве. Закроешь ночью глаза: рыжая шляпка в изумрудной зелени. Вот этого хочу. Чтобы дверь была настежь. Всегда. Всю жизнь. Дверь, а не глухая стена.

– Не понимаю... – прошептала. – Не понимаю ... Ведь ты не дурак. Что-то у тебя там есть. Что-то есть... Но я не по-ни-маю!

Подошел вплотную, Поглядел на глаза, на губы, на ладное, молодое тело. Глядел, будто прощался. Потом несмело протянул руку, коснулся ее щеки.

– Я не прошу, – сказал медленно и раздельно, – чтобы ты поняла меня. Это слишком большая роскошь. Прошу, чтобы поняла себя. Только себя. Пойми себя, и мне будет легче. Гораздо легче.

И пошел к двери.

– Лев! – крикнула вслед. – Погоди.

Но он уже уходил. В который раз. Он не мог иначе. Ведь он хотел сохранить себя. Самого себя. Себя в себе.

– Лев! Слышишь?

Хлопнула входная дверь. Потом – дверь подъезда.

–Ну и катись... твою мать!