Феликс Кандель - Первый этаж

– А доехать?

– Не город. Не на чем.

– Это же надо... – протянула. – Ну и работка у тебя!

– Не жалуюсь.

Натянул сапоги на ноги.

– Что-то ты больно хороший... – разобиделась Аня. – У вас что, все такие?

– Не все, – ответил серьезно. – Да и у вас не одни ангелы.

– У нас... – захохотала. – У нас ангелами и не пахнет.

Подошел контролер с повязкой на рукаве, взглянул подозрительно.

– Чего стоишь?

– Деньги пошли менять, – с ходу соврала Аня.

Он не поверил:

– Если надо, я могу разменять. У меня есть.

– Русский язык понимаешь? Пошли уже.

Контролер буркнул матерно, отошел к другой машине.

– Проверяльщики, – сказала. – К коммунизму подходим, а от контролеров не продохнуть.

– Господи... – прошептал чудила. – Везде одинаково. На Рождество собрал я гармонистов, угостил перво-наперво, послал по деревне ходить, с гармонями. Песни сразу, пляски, веселье на улице... Старики, и те с печей слезли. Через час запретили сельсоветские. Не наше, говорят, веселье. Да где оно, ваше-то? Вам и не додуматься, и денег у вас на гармонистов нет. Деревня, как мертвая!

– А ты протестуй, дядя.

– Протестуй... Мы-то совсем беззаконные. Как чужие на родимой земле. Живешь и не знаешь, что завтра будет. То ли закроют, то ли в газете пропечатают, а то налогом еще обложат. – Поглядел исподлобья, признался через силу: – Я, девка, всякой власти боюсь. Почтальона, и то стороной обхожу.

– Будет тебе. Ты что, уголовник?

Помрачнел, сказал грустно:

– Я, девка, вне закона. Меня пока терпят. Как надоем, прикроют.

– Ну уж...

– Да уж. Служитель культа, и все, и катись отсюда. У меня парнишечку в школе дразнят, проходу не дают. Попович да попович... Нервный стал, дерганый, задумывается. Озлился я, прибег в школу: "Чего ребенка мордуете? У нас, говорю, свобода совести есть?" Есть, говорят, да не про вашу честь...

– Так и сказали?!

– Так и сказали.

– Им-то чего?

– Им – как всем. Можно, вот и шпыняют.

– А у нас... – перебила. – Вечером хоть не езди. Мужики лезут, пристают, на свиданки приглашают. Один руки распустил, так я ему – монтировкой в лоб.

– Не женское это дело, – прошептал горестно. – Ох, не женское...

– Ничего, – вздохнула. – Скоро перестанут. Старею.

– Сколько тебе?

– А сколько дашь?

– Тридцать.

– Тридцать... Сорок и еще три!

– Скажи... – удивился. – И не подумаешь.

Помолчали. Поглядели на суетливую вокзальную толпу.

Грустные. Беспомощные. Одинаковые.

– А я... – сказал тихо. – Я, девка, пью.

– С чего это?

– С того с самого. Невмоготу...

– А ты плюнь.

– Плюнь... На всех не наплюёшься. Спасибо жене, на ней все держится, а то не сдюжить.

– Она у тебя хорошая?

Просветлел:

– Лучше всех.

– Ну уж... – засмеялась. – И дети есть?

– Четверо.

– Четверо! – охнула. – Ишь, расстарался... Не прокормить.

– Да у меня корова, куры, картошки – пять соток. Я деревенский. Я до семинарии в колхозе работал.

А она строго:

– Ты не пей давай. Тебе негоже.

– Знаю я...

Поскреб подбородок, засмеялся стеснительно:

– Вот чудо! Поговорил с тобой, и вроде легче стало.

– Не ты один. Со мной все так.

– Это дар у тебя, – он посмотрел строго и торжественно. – Тебя Бог отметил. Спасибо, милая. Там я утешаю, тут ты.

Опять помолчали. Поглядели друг на друга. Надо расходиться, а неохота.

– Я, может, тоже верю, – созналась. – Только что не молюсь.

– Ты не веришь, – поправил. – Тебе пока нужды нет.

– Скажи... – попросила робко. – Как на духу. А ты?..

– Верую, – ответил сразу. – Я верую.

– А с нами-то... С нами что будет?

– Вы, – сказал печально, – былинки на ветру. Куда ветер дунет, туда вас и качнет. Вам одно скажут – вы туда. Вам другое – вы за другое. Так всю жизнь и колышетесь. Вместо большой веры сто маленьких.

– Вот позакрывают ваши церкви, – пригрозила вяло, – узнаете...

– Ну и позакрывают, – устало откликнулся он. – Тебе какая корысть?

Вылез из машины и пошел прочь, прижимая к груди эмалированный таз.

– Погодь... Провожу.

Пошли рядом. Он топал грузно тяжелыми сапогами, она перебирала легко и часто парусиновыми тапочками.

У вагона остановились, взглянули в глаза.

– Прощай, милая, – сказал нежно и протянул широкую ладонь. – Будто век с тобой прожил.

– Слышь... – попросила несмело. – Помолись там за меня.

– Что так?

– Муж у меня, – шепнула, – молодой... На десять лет.

– Как же ты так, девка?

– А так...

– Не любит?

– Любит. А все боязно... – Взглянула робко: – Помолись…