Фарид Нагим - TANGER

Дома, в одной комнате спали курортники, а в другой — мать с отчимом. Она легла на кровать, а я — на полу. Отчим и курортники были страшно заинтригованы, что к заморышу пришла такая девушка. Они стеснялись ее и уважали. Я не знал до этого дня, что у нее есть столько платьев: синее, голубое, белое, они мелькали передо мной…

Сегодня, в красивом, слегка морозном и солнечном дне с новогодней суетой, в которой поблескивали хрупкие елочные игрушки, я вспомнил ее платья, их цвет и красота раскрасили мою серо-белую память.

Странно, что я так крепко обнимал и прижимал его, чтобы только он нечаянно не ударил, когда кончает.

— О, Анварик… ты… ты самый… ты единственный, о-о-о, как мне хорошо…

Как содрогается, удивительная, судорожная сила у этого дела. У него больше, чем у тебя. Опаснее всего, когда кончает. О, Ксения. Какая маленькая смугленькая грудь, почти мальчишеские бедра, только удлиненные… О, Ксения, какая ты сильная, как ты сильно трахаешь… «АСМО-пресс», с пожеланием. Отнесу Юле Алексеевне трудовую книжку, буду работать с нею редактором и выебу ее.

— …больше всех люблю тебя, я всего себя отдам тебе, все свое — это твоё, я так хочу, чтобы у тебя все получилось…

Замолчи! Вот не дает сосредоточиться, и ведь пиздит же в наглую, просто так принято. Скорее бы кончил.

— …как я боюсь, Фонарик!

Не любит сперму, она ему кажется грязной. Я и сам так со своей.

Анвар. Он любит меня… как женщина. Но он, то, что называется «советский человек», он не может переступить последнюю грань.

— …я буду все-все твое любить, твоих детей, я буду им дедушкой, буду нянчить маленьких Анвариков. Я только хочу, чтобы все было по любви, высокая, стройная и умная девушка. Я буду нянчить твоих Анвариков.

Он гладил и гладил меня по одному и тому же месту, и меня вдруг обозлило это, я вспомнил, что так же гладил Асель, когда задумывался о чем-то своем.

Смешно, что если бы меня сейчас видел Гарник, то мне само собой пришлось бы изобразить на лице «голубую» гримасу, иначе бы он не понял меня, никто из них не понял бы меня, я бы и сам себя не понял… Мне не будет жизни с ним. Он проживет до ста лет, как Саня Михайловна, он меня переживет, пока у него климакс наступит…

— О чем ты думаешь, Фонарик?

Биссмилля рахман и ррахим, какие только мысли… не думать об этом…

— Та-ак, о своем думаю… а тебе какой фильм больше всего нравится?

— «Пепел и алмаз» Анджея Вайды, моего, можно сказать, земляка.

— Почему такое название?

— Наверное, в сочетании самого мягкого и самого твердого, какая-то мысль?

— Пепел и алмаз, интересно. А мне нравится «Касабланка»!

— Хорошее название, а про что там?

— Это гениальный фильм, я его не смотрел.

— Что? Не смотрел? Ха-ха…

— Да, и не буду смотреть, никогда не буду его смотреть, чтобы он так и оставался гениальным.

— Шутник, Степной барон. Кстати, а почему ты Степной барон?.. Ох, я, наверное, сдохну, Анвар!

— Чего ты?

— Тебе не кажется странным, что Сыч давно не приходит?

— Георгий Аббакумович… Да, как будто затаился.

…итак, что вы можете нам сказать по поводу этих выборов: Буш или Кэрри, что может значить для нас, победа того или другого…

И каждый вечер я ждал его с работы. Замирал в радостном предощущении, будто должно было появиться нечто другое, а потом вспоминал, что только он. Он оставался единственный мой человек в Москве, единственный человек, который спешил ко мне, сам с собой разговаривал со мной где-нибудь в холодной электричке и улыбался своим мыслям и мне уже оттуда. Я лежал в темноте на кровати и чувствовал его уже за несколько минут до прихода. Легкое напряжение и шевеление в этом облаке вокруг дома, в его ауре. Что-то щелкало на кухне, вздыхали половицы, словно проверяя свою прочность, ахнула и оживилась его пустая ниша в коридоре, нет, мне это только кажется, но уже начинала ерзать и подрагивать дверь, и ворковала замочная скважина в ожидании ключа, это от холода… и я уже ясно слышал заполошный стук его башмаков, промерзший и звонкий скрип ступеней крыльца…

…каков экономический и политический расклад

Быстро и весело щелкал ключ в замке, что-то топало, шелестело, сыпалось, падало, хихикало, кричало мне наверх. Я спускался к нему, и, ловя ребенка в себе, смотрел на его сумки, карманы, на него самого, будто он мог измениться, чтобы радостно удивить меня. С жаждой, будто желая в чем-то удостовериться, читал газеты, которые он приносил, и ждал от него необычных новостей, рассказов и вообще чего-то нового. Мы, наверное, вместе ждали чего-то, надеялись, что нужно чего-то дождаться, и весело проводили свои вечера, тратили друг на друга время. Мы ждали чего-то и ждали потому, что подсознательно чувствовали — наши отношения должны что-то развязать в нашей жизни, к чему-то нас подвести, к концу какому-то.