Фарид Нагим - TANGER

— ………, — невнятно ответил я.

— Я посмотрю, — отстраненно сказал он.

— Я сам сделаю, Егор Константинович.

Он ушел в ванную. И я понял, что он знает, как я там подкрутил этот рычажок проволокой, чтобы не протекало, об этом знал только Сыч.

Пришел Суходолов. Я поставил чайник.

— Анвар, нельзя спичку в мусорку бросать, загорится, — искоса глядя на меня, сказал Ассаев.

Я увидел, как сжался Алексей Серафимович. Как изменилось его лицо от бессилия помочь мне.

— Я ее в раковине вначале тушу, — легко отозвался я. — И только после этого в мусорку…

Потом Ассаев оделся и молча ушел.

— Он к Сычу пошел, я урою его, он, бля, не знает, как страшен я могу быть, — он сжимал кулачок своей высохшей ручонки.

Потом сидели и говорили о чем-то, но сами только и ждали его возвращения. Серафимыч смотрел на меня, будто карауля малейшую мою реакцию.

Ассаев вернулся и сказал у порога:

— Так, ребята, вы знаете, что я этого не приемлю!

— Ну что еще, Егор, что?

— У вас какие отношения, мужские или нет? — Он, скособочась, стоял у порога, точно боялся зайти на кухню, гримаса исказила его лицо.

— Это тебе Сычев все наплел, да, Егор? Этот старый окорок?

— Не ругайся, Леша.

— Поэтому ты так все осматриваешь здесь, будто невесть что ожидал увидеть?

— Я просто спросил. Мне надо знать.

— И ты пришел и так вот брякнул с порога, а ты не думаешь, что ты, например, Анвара мог обидеть, Егор?

Ассаев сел на табурет, у него был растерянный вид.

— Я же не говорю, Егор, что этот старый козел таскает сюда баб, своих поэтэс-с!

— Прекрати истерику, Леша. Он ходил в ментовку, выяснить насчет вашей регистрации.

— Ох! Он имеет огромную квартиру в Москве, дачу здесь, так ему и этого мало, он хочет и отсюда меня выжить, чтобы устроить здесь бордель.

— Вот вы оба про бордель! Замудохали! Всё, Леша, устал я от вас! — Ассаев махнул рукой и поднялся к себе.

Суходолов дрожал и смотрел на меня остановившимся и будто бы чужим взглядом.

— Анвар, я только сбегаю туда и обратно, ты только меня дождись, никуда не уходи. Поднимись наверх и закройся. Не бойся, я всё улажу. Только никуда не уходи, прошу тебя, не ломай мои планы.

— Да-да, хорошо, конечно.

Потом, когда Суходолов ушел, мы с Ассаевым ремонтировали унитаз. Было неловко рядом с его мужским телом. Было женское желание предложить ему что-то, как-то особенно помочь, чтобы уже не стесняться и не быть зависимым от него и не бояться его.

— Че он?! — злился Ассаев. — Где здесь затопляет-то?

В бачке проржавел и вывалился стержень, крепящий поплавок и цилиндр, впускающий воду из трубы. Мешал сильный напор воды, но все же нам удалось вставить вместо стержня гвоздик. Теперь бачок не шумел.

Я тихо сидел в нашей комнате. Измерил ее: четыре моих обычных шага в ширину и шесть в длину. Действительно маленькая. «Посмотри в глаза, я хочу сказать: я забуду тебя, я не буду рыдать» — одно и то же песенное в голове. Сложил в сумку зубную щетку, бритву, трусы, носки. Оделся теплее. Ассаев вышел на лестницу и смотрел на меня.

— Егор Константинович, передадите Суходолову, что я пошел к тетке…

Он смотрел на меня, как на неземное существо.

— Сегодня, наверное, не приду.

Он повернулся боком, и снова гримаса исказила его худое заросшее лицо, будто бы он крался в какой-то другой мир, а я его не вовремя окликнул и застал врасплох на самой границе.

— Наркотики здесь не храни, — сказал он, стоя спиной ко мне на самом верху лестницы.

— Хорошо.

Вернусь ли я сюда? Так жаль, что не дописал свою пьесу.

Из Дома творчества позвонил Димке. Не брали трубку. Приеду в город, еще раз позвоню.

— У-у, эти черные, изиты, слоны, бля!

Вдруг услышал я в толпе на Киевском вокзале. Дернулся, оглянулся и увидел Юру. Он шел с парнем, совсем чужим, абсолютно не таким, какими были мы все — друзья с первого курса Литературного института.

«Юра!» — хотел крикнуть я и сдержал себя. Хотел радостно засмеяться и сдержал себя. Спрятал лицо и двинулся за ними. Они вышли на площадь. Он еще больше сгорбился и был очень плохо одет. Они подошли к джипу. И я видел, как заискивающе суетится Юра вокруг толстого москвича, подгибает свои колени, льстиво смеется. Грустно было смотреть на этого почти родного человека, с которым столько прожил в общаге.

Выпил чекушку коньячку. Закурил. Почувствовал, что все хорошо. Позвонил Герману, по поводу песни и проститутки. А до этого не мог позвонить из-за 100 долларов долга. Звонил Надежде. Звонил Димке, чтобы сказать, что посвятил ему песню. Нет никого. Куда Нина Васильевна могла деться со своей ногой?