Феликс Кандель - Зона отдыха

Старший инженер: маленький, усатый, тараканистый, узкоплечий и востроносый, с длинными гребучими руками. С уважением к себе, важный до идиотизма, приобщенный к тайнам-секретам государственным, к КГБ, МВД и министерству обороны. Говорил строго, значительно, будто знал то, чего никто не знает, с общей массой не смешивался: больно уж она мелка для него, общая масса. Всех знает, всё видел, везде побывал. Ответственные задания, нулевая секретность, интересы государственные, происки сверхдержав.

Очень он действовал на простодушных новичков и потому подходил первым, заводил разговоры, намекал на свою невероятную осведомленность, сообщал, что держит в страхе всю охрану барака. "Мне только свистнуть: прибегут мои мальчики, наведут тут порядок". Усатая губа беспокойно шевелилась под востреньким носиком, мелкого размера голова задиралась подбородком кверху. Пару раз его посылали подальше, материли по-черному, и тогда он затихал на наре, терпел вечерок, а там, глядишь, прорезался с важностью: про секреты, про спецмашины, про генералов, с которыми знаком лично.

Одна была неувязка: как же он, такой важный, а влип на пятнадцать суток? Чего ж генералы не защитили? "Просить не хотелось. Время у них отнимать. А так – только свистнуть”. Был он человечек мелкий, пустой, никудышный, вовсе бы недостойный упоминания, кабы не одно обстоятельство: ругал Брежнева. Его одного. Изощренно и с наслаждением. Что тот ему сделал, чем навредил лично, где дорогу перебежал – неизвестно. Но никто ему не поддакивал. Никто не встревал. И хоть ругал он, видно, от души, а ощущение было – провоцировал.

Ушёл старший инженер в свой срок, сообщил напоследок, что пришлют за ним черную "Волгу", с адъютантом. Носик вздернут, усики торчком, в глазах важность до идиотизма. "Мудак," – подытожила камера. И сразу о нем забыла.

Колька-садовник, лет 25-27: косой, слюнявый, косноязычный, в грязной коросте, с объеденными до костей ногтями. Зубы порченые. Штаны тренировочные мотнёй до колен. На заду дыра, гвоздем продранная. Истлевшие носки закручивались на пятках заскорузлыми спиралями. Рассказывал, как кончил техникум, пришел в оранжерею, а там – зелень чахлая, цветочки дохлые, земля пересохшая: всем до лампочки. Он прихватился, заработал без халтуры, по науке, выгнал зимой гладиолусы с тюльпанами: все ахнули! Дурак был, молодой, вкалывал вовсю: первая поливка в шесть утра, последняя к ночи. "Молодец, – сказал директор и глазами подморгнул, двумя сразу. – Вези в магазин, сдавай". Он срезал, он и повез: цветок к цветку, бутон к бутону. А там баба сидит, у бабы глаз тертый: "Приму третьим сортом, продам первым. Разницу пополам. Идет?" "Идет". Она ему шестьсот рублей. Сразу! Обалдел – и в загул. Неделю гудел: опух, посинел, пришел в оранжерею, а его уволили. Директор в обиде: не поделился, подлец!

Мест сменил потом много, всюду крал, всюду попадался, и гнали его по-тихому, без шума. С шумом гнать – самим дороже станет. Работает теперь грузчиком, на базе цветного металла, до десятки в день выколачивает. "Если ба кто болванки покупал, я ба всю эту базу пропил". Тихий и беззлобный, на чужую ругань необидчивый, заводился от одной только темы: где достать выпить, когда достать негде. Вспыхивали по этому поводу жаркие споры в камере, назывались верные средства – политура, одеколон, чесночная настойка, зубная паста, клей БФ, шампунь для волос, стиральный порошок и многое-многое другое, от чего человек немедленно и надолго балдеет. Упоминалось на много голосов райское Эльдорадо, приют для страждущих, подмосковная станция Косино, а на ней магазин, где торгуют водкой с восьми, а не с одиннадцати, как везде. Колька-садовник кричал громче всех, мятые, малопонятные слова вылетали наружу вместе со слюной. Кончалась тема – он тут же терял интерес, заваливался спать на нару: наружу торчали заскорузлые носки на пятках. "Выселят тебя, Колька! Из Москвы". "Ну и выселят... Мне один хрен. Водка везде есть".

Утром, на плодоовощной базе, первым делом воровал яблоки, апельсины, бананы, перемахивал шустро через забор, бежал к ближнему магазину. "Когда выпить охота, я что хошь сделаю!" А охота ему – всегда. Вставал у дверей, товар в пакетах отборный, цены пониженные: расхватывали ворованное в полминуты. Всё быстро, в момент: украсть, продать, пропить, пока не отняли, и на нару, и до утра. Это он сказал: "Мне один хрен: что тут валяться, что дома. Выпил, пожрал – и спать". И он же: "Я до двенадцати лет умным был. А теперь всё глупею и глупею. Дураком, видно, помру". И опять же он: "Помирать станешь – без бутылки и вспомнить нечего".