Катерина Шпиллер - Дочки-матери - наука ненависти

— В-в-в… м-м-м… с-с-с… — она пыталась произнести простую фразу «вызови скорую», но даже говорить уже было больно, чернота заливала глотку и рот. К счастью, Масик понял сам и бросился к телефону…

Через три четверти часа «скорая» увозила Антонию. Ей сделали укол, и чуточку, совсем капельку боль отпустила. Она лежала на носилках, белее мучной присыпки, тяжело дышала, а по лбу скатывался крупный пот. Доктор тихонько говорил с Масиком.

— Не пойму. Судя по тому, что вы мне рассказали, что-то случилось с печенью, сердце — вторично. Но я не в силах сейчас поставить диагноз. Одно могу сказать — дело крайне серьёзное и срочное, тут ведь ещё возраст… А давление падает прямо на глазах…

Масик молча плакал и дрожал мелкой дрожью.

— В какую больницу?

— Сейчас будем выяснять, — и доктор начал куда-то звонить.

Масик подошёл к носилкам.

— Всё будет хорошо, любимая! — дрожащим голосом заговорил он, нежно поглаживая Антонию по плечу. — Не волнуйся, доктор говорит, что надо просто снять приступ…

Антония едва заметно поморщилась.

— Да пошёл ты… — с трудом и дикой одышкой пробормотала она. — Думаешь… я не понимаю… что это… конец? — как раз в эту минуту она опять почувствовала, что чернота снова начинает свой путь — из правой части организма и постепенно расползается по всему телу. Будто серную кислоту льют. — Не выбраться мне… слишком больно… — говорить ей было всё труднее. Но вдруг она с удивительной силой схватила Масика за руку и притянула к себе. Масик наклонился к её лицу и почувствовал на щеке зловонное дыхание, страшное дыхание, как будто из самого ада. — Ты должен… должен… мне обещать…

— Что, милая, что? Я всё тебе обещаю!

— Молчи! Ты должен… мне обещать… что закончишь редактирование… коты… коты…

— Не беспокойся! С Мурзом будет всё в порядке!

— Болван… — Антония уже почти хрипела. — Коты… моя последняя книга… доделаешь её… доведёшь до ума… и… и… издашь! Обещай же… — у Антонии вдруг стали закатываться глаза, и она потеряла сознание.

— Обещаю! Обещаю, любимая! — плакал Масик. — Доделаю, доредактирую, допишу, если нужно! И обязательно издам, клянусь! — он разрыдался и упал на колени перед носилками. Но Антония его уже не слышала.

Из письма Таси, которое Антония не дочитала.

«Я бреду по пляжу босиком, песок горячий, солнце шпарит, прямо у ног плещется тёплое море. Моя рука спокойно нежится в руке любимого. И это не сон, а самая настоящая явь. Моя душа рвётся наружу и бьётся где-то в горле, желая крикнуть, чтобы услышало море: «Я счастлива!» Но это же неприлично — так себя вести, поэтому я постоянно сглатываю, чтобы упихнуть беснующуюся душу назад, на место, но в горле так щекотно от её рывков и движений, что я вынуждена смеяться. «Что это ты сегодня?» — удивляется любимый, глядя на меня с улыбкой. Ему нравится, когда я такая — беспричинно весёлая, он радуется, если я просто улыбаюсь или начинаю дурачиться, как глупенький ребёнок. Часто в такие моменты он смотрит на меня теплыми глазами и говорит: «Господи, какое счастье, мы с тобой сделали это: ты весёлая!» И мне становится ещё лучше.

Ты знаешь, ма, я ведь открыла формулу счастья! Я её теперь точно знаю, могу запатентовать. А ведь она проста: любовь, свобода и правда. Когда есть все эти компоненты, счастливым не стать невозможно! И я очень жалею тебя, поверь…

В твоей жизни никогда не было ни одной из этих составляющих. Ни одной. Любить ты не умеешь и, видимо, по-настоящему никогда не любила. Твоя любовь всегда была уродливой, с условиями и ультиматумами. Если объект не соответствовал, она умирала в корчах. А, может, и без корчей… Но ты и не искала никакой любви, а ту, которая была рядом, брезгливо отталкивала и не хотела знать. Без надобности тебе.

Свобода… Какая же у тебя могла быть свобода, если всю жизнь ты — раба одной единственной задачи: состояться и всем доказать, какая ты особенная и необыкновенная по сравнению с пошлой публикой вокруг. Такое рабство посильнее реальных железных цепей, я же понимаю. Вечная борьба, поиск доказательств, аргументов для возражений и фактов, свидетельствующих против оппонента. Даже свой писательский дар ты подчинила этому рабству — кошмар! Каждая твоя книга кричит: «Посмотрите, какая замечательная я и какие ничтожные другие!» И в этом весь пафос твоих произведений, их смысл и суть. Твоё творчество исключительно и только о себе. О себе — самой лучшей. На мой взгляд, это рабство, страшнее не придумать.