Феликс Кандель: Смерть геронтолога

Чего он только ни делал‚ маленький Трахтенберг‚ чтобы пробить их неприязнь‚ но Картинкин-Корзинкин-Картонкин стояли намертво и на дружбу не поддавались. Он даже пошел как-то в милицию и попросил девичью фамилию жены‚ чтобы жили в любви и согласии на одной лестничной площадке Картинкин‚ Корзинкин‚ Картонкин и маленький Собачонкин‚ но они всё равно не звали его в гости‚ не заходили на огонек‚ а если и обращались‚ только по необходимости: "Вениамин Моисеевич‚ с вас рубль на озеленение". И тогда он опять пошел в ту же милицию и забрал заявление о перемене фамилии‚ потому что ушла от него любимая его жена Трахтенберг Е.П.‚ по пятому мужу – Оглоедова‚ а становиться Собачонкиным было теперь незачем из-за отсутствия любви и дружбы соседей.

Так он и жил рядом с ними‚ так и страдал рядом с ними‚ готовый полюбить и покаяться‚ принять и простить‚ а затем не выдержал одинокой жизни на общей лестничной площадке и пошел в нужную ему организацию: просить разрешение на выезд в любом – от этой площадки – направлении. Глядь! – а там стоят в очереди дружной‚ единой семьей Картинкин-Корзинкин-Картонкин с детьми и тещами нужной национальной принадлежности. "Как?! – закричал Трахтенберг. – И вы наши?.." А они на это: "Гражданин Собачонкин‚ не примазывайтесь".

И ушло время‚ и пришло время‚ и теперь уже далеко-далеко‚ в непостижимом зарубежье‚ на одной земле‚ под одним небом живут прежние соседи: Картинкер‚ Корзинкер‚ Картонкер и маленький Трахтенберг‚ готовый полюбить и покаяться‚ простить и принять‚ но которого они не замечают‚ не приглашают в гости‚ не заходят на огонек‚ а если и пересекаются кой-когда на улице или в магазине‚ недоуменно поднимают брови и кривят губы‚ что в переводе с малопонятного означает: "Господи‚ за что нам такое наказание?" Наказание Картинкеру‚ наказание Корзинкеру‚ наказание Картонкеру‚ а также игривой и аппетитной Трахтенберг Е.П.: в девичестве Собачонкина‚ по последнему выездному мужу – мадам Еврейсон...

3

Как это началось? Нюма заболел и болел долго‚ тяжко‚ беспросветно‚ с одышкой и тупой болью‚ будто жестокая ледяная ладонь сжимала сердце равнодушно и неумолимо. Вот надавит посильнее – и привет. Он лежал сутками на диване‚ боясь шелохнуться‚ и всяким утром – после пробуждения – прислушивался к тому‚ что происходило внутри. Была тишина‚ покой‚ сумасшедшая надежда‚ что заспал‚ наконец‚ ту боль‚ но при первом же шевелении тяжкая рука укладывалась на сердце‚ и всё повторялось заново‚ до удушья и рваных сердцебиений‚ когда комок взмывал кверху и затыкал горло. Пришел‚ наконец‚ доктор с саквояжиком‚ старый‚ кустистый‚ с лучистыми озорными глазками‚ похожий на деда-лесовика из непролазных чащоб. Ощупал‚ обстукал‚ расчертил грифелем живот и грудь‚ помечая области сердца‚ легких и печени‚ прислонил мохнатое ухо к Нюминой груди‚ затих‚ как заснул‚ лицом к лицу. Нюма не дышал‚ и доктор не дышал тоже. Из докторского носа торчали кустики седых волос. Ресницы безжизненно опадали. Сеточки мелких морщин напоминали старинный‚ побывавший в долгом употреблении фарфоровый сосуд. Потом доктор приоткрыл глаз‚ как кольнул лучиком‚ спросил врасплох: "Уезжать не собираетесь?.." Были сборы: Всевышний колеблет судьбы человеческие. Была незнакомая страна: в длину пять часов езды‚ в ширину – час. Страна‚ которую не приметишь на картах рядом с громадой прежнего места жительства. И по неведению казалось‚ будто ехать Нюме на пляж в ходовые месяцы‚ когда завалы тел на песке – тюленями на лежбище‚ давка на берегу‚ каша в море‚ шум‚ крики и галдеж. Нюма даже не понимал с расстояния‚ как же здесь тренируют летчиков сверхзвуковых самолетов: не успел разогнаться‚ и ты уже в другом государстве. Но вот он проехал по земле‚ вот он прошел по горам с впадины на косогор‚ обходя валуны с проклюнувшимися на них цикламенами‚ посидел в тени у капельного источника‚ попил водицы‚ скопившейся в выемке‚ размял в ладонях плод хлебного дерева‚ углядел непуганую куропатку на склоне‚ орла в вышине‚ ящерку на камне‚ послушал весомую тишину‚ что наполняла просторы его пребывания‚ ощутил размах после стесненности‚ и явилось ему понимание‚ одним из первых: для человека бесполезны расстояния‚ которые ему не охватить. Человеку нужны территории‚ которые можно обойти пешком. Которые хочется обойти пешком.

Нюме Трахтенбергу известно‚ что этажом ниже живет одинокая женщина по имени Авива‚ и это его волнует. Авива – социальный работник. У Авивы на учете много несчастных. Одних бьют мужья. Другие колятся. Третьи убегают из дома‚ а думают – от себя. Четвертые решают сложный вопрос: слетать в Катманду или застрелиться. Пятые – это русские: их совсем не поймешь. Даже с переводчиком. Унылый‚ потёртый‚ бедами комканный старик с разрушенным лицом и железными зубами‚ конопатый от неисчислимых некогда чирьев‚ перекрученный – одни жилы‚ машет пучком зелени перед носом такого же потёртого‚ неотличимого от него двойника‚ хрипит в перегоревшей ярости: "Этот лук я буду сажать на твоей могиле!.." Первый – бывший арестант: загублены годы на лесоповале. Второй – бывший следователь: загублено здоровье на бесконечных ночных допросах. Оба получают одинаковое пособие. Оба в очереди‚ плечом к плечу‚ в несбыточном ожидании казенной квартиры‚ коротая время в разгадывании кроссвордов. Авива страдает за своих подопечных. Авива страдает и от них. Где-то сотворилось землетрясение‚ могучие его толчки‚ содрогание глубинных недр‚ и наплыла нежданная волна‚ обрушившись на мелководье с шумом-грохотом‚ нехотя откатилась назад‚ оставив выброшенных на этот берег‚ диковинных и необъяснимых. Которым надо обвыкать. К которым надо привыкать. Это нашествие "русских" изменило облик земли: иные лица с походками‚ иная память‚ биотоки души и тела‚ музыка речи на улице. Мама у Авивы живет в кибуце. Мама Авиву утешает: "Когда мы появились‚ тоже страдали от нашего нашествия". – "Я не появилась‚ – говорит Авива. – Я здесь родилась".