Феликс Кандель - Не прошло и жизни

И судорожно переступил ногами-коротышками.

6

Заулюлюкало‚ запищало-заверещало непотребно‚ гулким басом до самой галерки:

– А вот и я! И я! Вот он я!!

Шмякнулся на спину неизвестно откуда‚ подпрыгнул упругим мячиком‚ заскакал‚ будто на резиночке‚ ухая‚ охая‚ подвизгивая‚ разноцветный клоун-старик. Панталоны в крупную шашечку. Розовая рубаха пузырем. Голубой бант в белых горохах. Оранжевая кепка с непомерным козырьком. Нос светящейся лампой. Красные розы на обритых щеках. Усы-таракашки над губой. Цепкий глаз. Ухмылистый рот. Размалеванный. Нелепый. Неузнаваемо пошлый.

– Я красив‚ Бим! Жуткой красоты‚ Бом! Кто ни взглянет – охнет. Кто ни увидит – опрокинется. Труп налево‚ труп направо!.. А это что?

И насторожился. Перестал подпрыгивать. Выключил нос-лампочку.

– Тимирязев‚ – представился Фишкин‚ окаменев от важности. – Человек-еврей.

Одноногая птица шелохнулась на его плече‚ добавив на пиджак пятнышко правдоподобия‚ и шустряки опрометью кинулись к нему‚ навытяжку застыли с боков:

– Фишкину! Борцу! Фишкину! И мыслителю!

– Туши фонарь‚ – приказал клоун.

И стало вокруг темно и тихо.

– Был у твоей старухи‚ – сообщил. – Дря-ах-лая... Никак‚ говорит‚ заснуть не могу. За ночь извозишься на лежанке‚ а смерти ни в одном глазу.

Вчерашний старик охнул‚ заплакал жалобно‚ по-стариковски‚ легкой‚ бегучей слезой.

– А кто ее кормит? – сквозь вздохи-рыдания. – Кто?..

– А никто.

– Кто утешает?..

– Тоже никто. Говорю детям-правнукам: позаботились бы‚ а они меня электродами шпынять. Они меня – головой в реактор.

– Дети‚ – сказали на Чистопрудном. – Не говорите мне о детях. Дети наши постепенно превращаются в письма‚ внуки – в фотографии.

– Фотографии... – харкнули на Петровском прокуренной мокротой. – В гробу я видал ихние фотографии. Рублишку бы подкинули к пенсии‚ эти внуки‚ эти рожи‚ эти фотографии!

– Пенсия... – сострили на Тверском. – Это теперь называется пенсия? Врагам нашим такую пенсию! Чтобы зубы у них повыпадали. Кишечник зарос. Паутина на заду выросла. У врагов наших‚ у детей ваших.

Была пауза. Долгая и вдумчивая. Усвоение сказанного и переваривание услышанного.

– Мужики‚ – скомандовал клоун. – Ноги в руки. Сгинуть‚ затаиться и пересидеть!

Они просквозили напролом через цеплючие кустарники‚ ссытпались вниз по крутой лестнице‚ обгоняя самих себя‚ отпихивая‚ роняя и затаптывая‚ ворвались в просторное помещение‚ захлопнули дверь‚ приперли половой щеткой.

– Привет‚ Бим! Здорово‚ Бом! Опять наша взяла!

Это был длинный и прохладный зал в белом кафеле. Зеркала. Раковины умывальников. Кабинки в глубине. Старик-клоун жадно хлебал воду из-под крана‚ чавкал‚ стонал‚ давился‚ заливал рубаху и бант.

– Ништо‚ мужики. Прорвемся!

И опять прилип к крану‚ пил много‚ про запас.

Капля ударила по раковине‚ тяжело и полновесно.

Засипело по трубам.

Чмокнуло на сливе.

Скрипнуло несмазанной петлей.

Но шепот в тишине подвала‚ вечный шепот неприкаянных и усталых в щенячьей тоске по ласке:

– Я многого не прошу‚ нет-нет‚ – умолял из кабинки вчерашний старик. – Я оптимист‚ я еще потерплю. Меня бы только обрадовать‚ кой-когда.

– Здрасьте‚ – изумлялся сегодняшний из кабинки по соседству. – Обрадовать его... С какой такой стати?

– Так мне же нужно. Мне очень нужно! Ко мне надо относиться так‚ будто видишь меня в последний раз. Чтобы не оказалось потом слишком поздно.

– Поздно. Уже поздно. Кончились ваши радости.

А знамя облепило влажным компрессом – не вздохнуть. А тело зудит без остановки – не утерпеть. А кожа просится наружу немытыми порами – не отказать. Подопревшая‚ в родинках‚ кожа. И не развернешь‚ не отпахнешь‚ не явишь себя изумленным народам. Отстал – догоняй. Опоздал – не плачь. Гляди – тоскуй. Терпи – не падай.

– Ну почему же? – возразил Тихий А.И. из глубин унитаза. – Такая камера – это ли не радость? Отопление-освещение-канализация. В других странах трудящиеся могут только мечтать о бесплатной параше.

И захлебнулся от усердия смывной водой.

Остался у двери печальный старик-клоун‚ грустный и поникший. Красные розы завяли на опавших щеках. Кровавые губы заметно побелели. Голубой бант слинял. Оранжевая кепка потускнела.

– Ничего землянка‚ – сказал тихо. – При случае можно перезимовать.

Помолчал‚ как подремал‚ вздохнул‚ вдохнул-выдохнул‚ нехотя вытащил из-под розовой рубахи и приладил на руке нечто таинственное‚ короткоствольное‚ с мерцающим наростом сбоку‚ с пугающим потрескиванием внутри.