Юрий Красавин - Хуторок

Сыновья жили в соседнем, сопредельном пространстве, то есть по-своему. Совсем рядом, но поди-ка до них докричись, Вадику с Петькой, видимо, нравилось, что в их комнату можно заходить с улицы, не снимая обуви, и сразу ложиться на диван; иной раз, глядишь, сухие комья грязи тут и там — подмести или уж тем более помыть пол обитатели этой комнаты считали для себя делом зазорным.

— Мне легче самой убраться, чем их заставить, — тоскливо говорила жена и добавляла, — а самой-то некогда.

И он знал, что легче: если прикрикнуть на сыновей, старший не отзовется — окрысится:

— Только и знаешь ругаться! Больше ты ничего не умеешь.

В этом будет явный упрек: раз отец мало зарабатывает, значит, человек он неспособный, а потому и не должен рассчитывать на их повиновение.

Иногда сыновья приводили с собой компанию приятелей, некоторые были с отвратительно выбритыми головами и крашеными волосами, с прическами в виде петушиных гребней; компания приносила с собой магнитофон, открывала окно на улицу и врубала музыку. Именно врубала, другого слова не подберешь. От музыки этой щель в потолке становилась явно пошире, стекла дребезжали, мелкие вещи падали со стола. Как было выдержать это долго? Кажется, продлись испытание еще полчаса, и с ума можно свихнуться.

— Ну что у вас тут? — раздраженно говорил Евгений Вадимыч, входя в сыновнюю комнату; а говорить приходилось в повышенном тоне, иначе его не услышали бы. — Притон устроили? Малину?

Уж какое недовольство отражалось на их лицах в ответ на его слова! Словно он творил сущую несправедливость из-за неспособности постигнуть красоту этой музыки. Но сколь противно было видеть хотя бы то, как сидели они, разложив и развесив части своих бренных тел по подлокотникам диванов, по спинкам стульев, по полу и на столе.

— Жалко тебе? — огрызался Вадик. — Кому мы мешаем?

— Соседей пожалейте! Вы не одни в этом доме.

— Мы музыку слушаем. Пусть и они кайф ловят.

— Это не музыка, а крест для распятия! Это дыба! Это приспособление для пытки!

Компания с нарочитой ленью поднималась. Последним уходил Петька и тоже огрызался на ходу:

— Куда мы пойдем? По подъездам шататься?

Не было сил отвечать, доказывать, воспитывать.

После их ухода в квартире надолго оставался запах курева, которого Евгений Вадимыч тоже не переносил; окурки валялись в туалете, в цветочных горшках, на балконе. Оставались и припрятанные бутылки из-под пива, и воздух, возмущенный рок-музыкой, басистыми неокрепшими голосами, хамским смехом.

Что за проклятая жизнь!

Тоска была в душе, когда шел домой. Хотелось приткнуться где-нибудь, пересидеть до следующего рабочего дня. Потому как лекарство от недуга, были грезы о домике том, что упятился в сухой лесной сумрак. Герань стояла на окнах, солнечные пятна лежали на чистых половичках, белый рушник с красными петухами висел над зеркалом, кружевная накидка на подушках; пахло там цветущей геранью, теплой печью, липовым медком, сдобным тестом. Хозяйка ступала по чистому половичку босыми ногами мягко и неслышно, приносила в решете пироги с пылу, с жару.

— Что-то нынче не задались, — говорила она озабоченно, — Боюсь, перестояло мое тесто. Да и подгорели, кажется: вишь, жарко печь натопила.

Ничего не подгорели: просто хорошо зарумянились те пироги, каждый цветом ее щекам подстать. Ах, какие пироги! С яйцом, с лучком, с гречневой кашей, с яблоками и лесной ягодой.

— Нет, нынче с грибочками, — говорила стряпуха, разламывая один из пирогов. — Прямо за огородом, на канавке два белых нашла. А в осинничке возле бани, гляжу, стоят подберезовики — веришь ли? — один к одному, восемь штук. Этакие черноголовенькие, на толстых ножках. Я их поджарила с лучком, да и в начинку. Ну-ка, гость дорогой, выручай хозяйку, ешь на здоровье.

Гость «выручал», а беседа шла своим чередом.

— Что же, грибов нынче много? — спрашивал он с полным ртом.

— Сначала-то коровочки пошли — это как ржи заколоситься, — отвечала она. — Ну, этот слой уж к Иванову дню и пришел, разве что моховики остались да маслята, а то и коровик попадется — я их не беру.

— Постой, что это за коровочки да коровики?

— А белые же! Мы их так зовем. Которы молоденьки — те коровки, а если шляпка снизу позеленела, ну этот дед-коровик.

— Впервые слышу, — вел свою игру Евгений Вадимыч.

— Уж потом, в августе, после Спаса-яблочного коровок да коровиков бывает ужасть сколько. Ну, и подосиновиков тоже, подберезовиков — это за протокой, в березняках. Там же грузди, рыжики, волнушки.