Амин Маалуф - Врата Леванта

Пусть так, однако мои так называемые подвиги необходимо оценивать здраво — ни разу я не принимал участия в настоящем сражении. Впрочем, я и оружия-то никогда не носил, поскольку это было бы слишком рискованно. Вот почему, когда вы вчера спросили, довелось ли мне сражаться, по совести я никак не мог ответить «да» или хотя бы сказать, что «был подпольщиком» — эти слова тут совершенно не подходят. Я в основном ездил на поезде! Иногда мне кажется, что всю войну я провел в поездах со своим саквояжем… Я был почтальоном и курьером, комиссионером теней.

Полагаю, моя работа была полезной, но вместе с тем очень скромной. Она мне подходила. Да простит меня покойный отец, но я не смог бы играть роль «вождя» или героя. Я всегда был всего лишь послушным и инициативным исполнителем. Подёнщиком Сопротивления. Подобные люди, знаете ли, тоже нужны…

Если это вас разочарует, я пойму. Многие могли бы вам рассказать истории совершенно захватывающие. Я же имел некоторое отношение только к одной действительно выдающейся акции — одной из самых героических операций того времени. Но я извлек из нее выгоду, а сам ни малейшего участия в ней не принимал. Вот почему прошу вас не заносить ее в мой актив.

Это произошло в октябре сорок третьего года. Я уже более полутора лет исполнял работу курьера — без сучка и задоринки. Бертран, с которым я встретился в Марселе, дал мне конверт, поручив срочно доставить его в Лион бывшему офицеру Генерального штаба, недавно вступившему в Сопротивление. Думаю, конверт этот был привезен из Алжира, где находился тогда генерал де Голль.

Добравшись до нужного дома, я не заметил ничего подозрительного. И стал подниматься по лестнице. Ступени были покрыты яркобордовым ковром, на котором я заметил грязные следы. Ничего необычного в этом не было, поскольку днем прошел дождь. Тем не менее предосторожности ради я прибег к банальному трюку, который иногда использовал. Офицер жил на четвертом этаже. Я остановился на третьем, вынул из портфеля конверт и сунул его под коврик у двери — мне хватило бы десяти секунд, чтобы вернуться за ним, если бы «путь оказался свободен».

В данном случае он таковым не был. Дверь мне открыл человек в форме полицейского. С пистолетом в руке.

— Доктор у себя?

— Какой еще доктор?

— Доктор Лефевр. Я наладил его кардиограф. Он меня ждет.

— Здесь нет никакого доктора Лефевра.

— Как же так, мне точно сказали, что это четвертый этаж, десятая квартира.

— Это восьмая квартира.

— Извините, должно быть, я перепутал…

Я был уверен, что выпутаюсь. Даже когда полицейский потребовал, чтобы я открыл саквояж. Я знал, что никаких улик там нет. Он бросил сонный взгляд на рекламные проспекты, но тут изнутри послышался голос: «Веди его сюда!»

Я еще мог убежать. Но решил, что будет разумнее разыграть роль невинности до конца. И вошел в квартиру. Офицер, к которому я приехал, сидел в кресле со связанными руками, и к затылку его был приставлен пистолет.

— Вы его знаете?

— Нет, я его никогда не видел.

Он говорил правду. Быть может, он даже не ждал меня и очень смутно представлял себе, кто я такой. Однако я постучал в его дверь, и полицейские отнюдь не были настроены считать это простым совпадением.

Нас обоих, офицера и меня, отвезли в тюрьму, где уже находилось около тридцати заключенных. Кое-кого из них я знал, но держался так, словно вокруг меня — сплошные незнакомцы, а сам я ни в чем не виноват. Мы попали в гестапо.

Я готовился к неизбежному испытанию и без конца задавал себе тот вопрос, который каждый задает себе в подобном случае: я делал это уже тысячу раз с того момента, как вступил в подпольную борьбу, — смогу ли я не заговорить под пыткой? не выдать десятки известных мне адресов, что неизбежно привело бы к краху нашей ячейки и аресту сотен товарищей? Внезапно память моя, которую я всегда считал своим лучшим помощником в жизни, стала врагом. Если бы я только мог опустошить ее, уничтожить, превратить в чистую доску!

У меня была только одна линия обороны — все отрицать. Я мастер по ремонту медицинского оборудования, и точка. Из-за сбоев в электросети приборы часто выходят из строя, и у меня всегда много заказов. Разумеется, они могут добраться до моего патрона в Тулузе и попытаться надавить на него. Но не такой уж крупной птицей я был, чтобы забираться так далеко ради меня.

Ночь я провел в тюрьме, а на следующий день половине арестованных приказали садиться в фургон. Полагаю, нас собирались доставить в то место, где проводились допросы. Мы туда так и не доехали.