Федор Полканов - Рабочая гипотеза.

Однажды после работы вышли из института вместе с Громовыми, и Елизавета подошла к газетному киоску, купила справочник по обмену жилплощади, протянула его Зине:

– Проштудируйте раздел «Две в разных на одну вместе». Увлекательнейшее чтение, и скоро вам пригодится.

А Громов, до этого задумчивый, молчаливый, сказал неожиданное:

– Как вы Бельского называете? Моллюск?.. Из головы он у меня не выходит… Сдается, не трафаретный это мерзавец. Те в наши дни сплошь ловчилы, у него же что ни подлость, то, извините, мордою об пол. И от Краева после первой же неудачи он отшатнулся… Понимаете, что хочу сказать, Зина?

– Не очень.

– Вы человек добрый. И ни в коей мере вы не обязаны, однако полезно было б сходить к гаденышу, поговорить с ним. Не одной… Гриша тут в провожатые не годится, до рукоприкладства может дело дойти – горячий «потомок» у меня… Пойти нужно с Лизой. Пойдете? – Зина кивнула, а Громов на секунду умолк. – И вот еще что: когда-то он подарил мне идею. В долгу быть не хочу. Если пойдете, скажите следующее: любимую его проблему, сочетаемость форм и прочее, нужно только легонечко повернуть, чтоб стала она полезной. Тропики побоку. Закономерности проникновения сорняков на поля, взаимосвязь посевов и степной растительности. Далее – поймет. Дойдет и то, что без подобного поворота не видать ему больше науки. Не подумайте только, что с моей стороны это проявление доброты. С вашей – да, с моей – нет вовсе. Просто бесхозяйственно было бы вышвырнуть его, не испробовав последнего средства.

В Ботанический Зина и Лиза сходили, с Бельским поговорили.

Подействовало ли на него это – кто знает?

Сквозь клубы табачного дыма увидал Краев в дверях своего кабинета Титова. Давно не встречались – в последний раз это было в день смерти Сталина.

Они тогда сидели в другом кабинете, дома у Александра Ивановича, и по радио передавали траурную музыку, и было у Краева ощущение невосполнимой потери. Он принес тогда из буфета чашки, из холодильника – кулек с колбасой, а водку вынул из ящика письменного стола, где была наготове бутылка на случай, если уж очень измучит бессонница. Пили из чашек, а колбасу брали с бумажки руками. Титов усмехнулся, а может, и осудил Александра Ивановича за этакую простоту быта, Краев же не замечал ничего – не приспособлена его голова к размышлениям о тарелках и рюмках. Александр Иванович сразу же захмелел, полез обниматься к Титову.

– Вот и Иосиф Виссарионович ушел от нас… Старые стали мы с тобой, Николай! Оглянуться не успели, а жизнь уже под откос катится!

Титов быстренько изобразил во взоре слезу, начал поддакивать:

– Старые, Александр, ужасно старые!

Александру было в ту пору лишь пятьдесят, Николаю же не перевалило за сорок.

Почему это сейчас всплыло в памяти? Очень уж молод, круглолик и сияющ сегодня Титов, точно спрыгнул с рекламной картинки, прославляющей бифштексы и антрекоты.

Краев навстречу Титову не встал, однако руку пожал сердечно, хоть и не удержался, брякнул:

– Не молодеешь! Седина – как овсюг на полях плохого колхоза. – Сказал, а сам наблюдает за Титовым: артист, сияния мигом как не бывало, всемирная скорбь на лице – да, мол, старею; а через секунду улыбочка умиления:

– Зато вы, Александр Иванович, совсем хоть куда – в пору женить вас на молодухе.

Черт знает что! Откровенная, беспардонная лесть – Краев понимает, что постарел, нелегки для него послесталинские годы, а все же приятно.

– Садись, побалакаем! В командировку приехал? Так-так… Читал эту ересь? – Он показал на стопку журналов. – Кто только меня не клюет! Физики-химики, менделисты-морганисты… И клюют, понимаешь, не по-людски. Нет того, чтобы прямо, по-русски. Разводят интеллигентские антимонии – такой-то показал, из таких-то опытов видно, трали-вали, и только в конце: из этого следует, что критика гипотезы Громова не опирается на реальные факты! Идеализм противостоит материализму – какие еще факты нужны?

Титов поддакивает, покачивая головой: идеализм, да, действительно идеализм, действительно трали-вали… Нет, не удивляет его примитивность краевского мышления. То ли было еще! Не какую-то там гипотезу, отрицали целые науки: всю генетику, всю кибернетику. Материализм или идеализм – это решалось в голове. Америки, другими открытые, закрывались, опыты, практика инакомыслящих не считались критерием истины. Эксперимент – дышло, куда повернешь, туда и вышло. Краев любит сие повторять…

– Да, Александр Иванович, я вас понимаю…