Федор Полканов - Рабочая гипотеза.

– Шаровский, не иначе Шаровский! – Елизавета развивает версию-«штучку».

Но приходит букет с запискою, и группа становится свидетелем того, как Жукова записку рвет, букет же выносит в коридор, сует в урну.

– От амфибии… – Зина понемножечку осваивает лексикон Елизаветы.

Когда «жизнь входит в штопор», волей-неволей стремишься ее выровнять. И если выровняешь, прежде чем превратишься в лепешку, дальше уже полетишь по иной горизонтали.

Бельского вызвали на профком, дали взбучку за статью по поводу гипотезы Громова. Виталий изворачивался как мог, однако, став по отношению ко всем прочим в позу рака-отшельника, и изворачиваться как следует не научишься – собственная раковина тому помехою. А тут еще Раиса Мелькова… Не ожидал, что разошлет она всюду копию злосчастного письма!

Бельский знал, что профкомом дело не кончится: близилась переаттестация, а на него точили зубы. Вылететь из академии? Перспектива не из приятных… Он послал букет Жуковой: чего стоит Громовым натравить на него Зину? А поступит от нее жалоба – все…

Рабочее настроение накатывало на Виталия волнами: мелькнет мысль, зацепит другую – и точно запой. Забывал обедать и ужинать, из читалки выпихивали его после закрытия, ночевал частенько в оранжерее. Но бури не вечны. Пронесется вихрь – наступает затишье, нередко задолго до того, как он разберется в вопросе. Все начинает валиться из рук, вызывает тошноту и отвращение.

На необитаемом острове что и делать, как не думать, – размышлениям по поводу циклики своих настроений Виталий предавался частенько: «запои» становятся короче и наступают реже – отчего бы? Он изобрел много «теорий»; они отметались одна за другой, утешая ненадолго; и все чаще являлась мысль, которую гнал, хотя она была правильной: не за те темы берешься! Наука для тебя не цель, а средство, чтобы от жизни спрятаться или возвыситься над другими. От жизни не спрячешься – в могилу разве что, другие же прочие твоего величия не замечают. Оригинальное исследование – это ценится, а оригинальная тема – далеко не всегда: черта ли в ее оригинальности, если она не к делу? Так уж устроен наш мир, и попробуй его измени.

– Тропики? Что ж, пусть будут тропики! В тропиках у нас много друзей, а дальше их будет больше, – так, случалось, говорил Виталию шеф, когда находился под гипнозом его диссертации, далекой от жизни, однако «талантливой, знаете, очень талантливой». Но с годами настроения изменились: «Боюсь, Виталий Сергеевич, что и в тропиках это вряд ли заинтересует кого-либо… Практицизм? Нет, почему же… Занимайтесь теорией – не возражаю, но выполняйте план! У вас все условия. Вспомните, сколько людей стремятся к самостоятельности и не получают ее! Вы талантливы – где же ваша целеустремленность? Целеустремленность и талант должны ходить в единой упряжке, без этого ничего не добьешься».

Виталий чувствовал: теряет он под ногами почву.

На него произвел впечатление разговор с Жуковой в день, когда, смертельно напуганный, ходил он к Громову извиняться. Надо же: эта пигалица, не так давно – воплощение доброты, нежности, доверия и безволия, превратилась в женщину с характером покрепче, нежели у него самого!

Штурм букетами – метод старенький. Сначала женщина озадачена: что это за дурень деньгами швыряется? Потом начинает задумываться, а дальше – все… Но он впервые штурмовал букетами женщину, ранее обиженную, к тому же включенную Громовым в свою орбиту. Он волновался: получится или нет?

Очень хотел, чтобы получилось, так хотел, что начал уже забывать, зачем он эту кампанию предпринял, уже независимо от поставленной цели начал думать: «Выйдет или не выйдет?»

Уборщица жаловалась:

– Леонид Николаевич, ваши девочки все время забивают урну цветами. Каково мне оттуда вытряхивать?

Громов посоветовал Зине:

– Почему бы вам не делать несколько шагов в сторону? Запихивайте в урну, что стоит у титовских дверей. Когда будете защищать диссертацию, вспомните с радостью, что полученный от Титова черный шар хоть так, но оплачен.

Большие букеты выбрасывались, но маленькие букетики постоянно стояли на Зиночкином столе: Гриша Петров, превосходнейший математик, видимо, распределил свой бюджет.

Гриша – прелесть! Только вот уши уж очень торчат да высказывается слишком уж «современно». Громова зовет «предком», Шаровского – «ископаемым». На словах презирает все, ко всему равнодушен, даже к науке – «люблю красивую жизнь». Самого же от микроскопа можно оттащить разве что за уши, благо торчат. Зиночка порою его именно за них и оттаскивает – разумеется, когда в комнате никого нет. Как хорошо работать, работать, работать, а потом бежать к сыну, там снова о науке думать – ну, и немножечко о Грише Петрове! Какой он смешной: «Предок Громов влупил мне задачку. Тысячеинтегральную. Будь проклят! Но вечерком я буду у приятеля в вашем районе, можно к вам на секунду причалить?» Нерешителен очень уж… «Прах условностей мы стряхнули с рук-ног» – это о своем и Зинином поколении. И, стряхнув этот прах, боится за руку взять… Ох, до чего нерешителен! И как хорошо, что нерешителен, ничто не напоминает о наглости, которую совсем недавно принимала за мужское достоинство.