Федор Полканов - Рабочая гипотеза.

Однако что-то она Виталию отвечала. В одном из антрактов, говоря о науке, он взял Лизу под руку и сжал слегка ее локоть. Она не отдернулась, только сказала:

– От ваших доводов отдает девятнадцатым веком. Инстинктивный материализм… Ныне это уже устарело.

Слова были громовские: что-то в этом роде сказал как-то о Бельском Громов. И Елизавета вконец расстроилась: уже и думать самостоятельно разучилась, уже и в голове только его рассужденьица. Ну, погоди!.. А что погоди? Я же даже поцеловать себя Бельскому разрешить не смогу. И все Леониду прощу, если, конечно, прощать есть что.

Она назначила Бельскому свидание на понедельник: пусть Громов видит.

Воскресенье провалялась в кровати: надо же, вернулся домой в четыре утра! Ну, погоди!.. Попытку родителей всунуть ей градусник пресекла на корню серией дерзостей. Котовы-старшие хорошо знали свое чадо и оставили ее в покое.

А в понедельник Громов не пришел в институт. Утром это ее взбесило. Позже, обнаружив сусликов и выяснив, как и когда попали они в виварий, начала тревожиться. Потом ей сказали: Громов болен. И сразу пробирки начали падать из рук.

А перед вечером позвонила Мелькова.

– Куда вы оба исчезли? Ищу, ищу… Громов просил ссылку, вот запиши. Вчера не звонила: Леня сказал, что вы на лыжах едете, а сегодня только сейчас узнала, что он болен. Не опасно? Ах, грипп. Передай привет. И еще… Будьте счастливы, если сумеете…

Как это понимать? Оккупантка безоговорочно капитулирует? И на каком транспорте быстрей до Таганки добраться?

Без четверти четыре она уже все растолкала по шкафам, спрятала микроскоп, выключила электроприборы. Оставалось сидеть, ждать четырех. Пятнадцать минут – ох, и долго же! Но вот можно бежать.

Перегоняя кого-то, слетела с лестницы и чуть было с размаху не угодила в объятия Бельского: она же ему в четыре свидание назначила!

– Такси! – воскликнула она. – Виталий Сергеевич, скорее ищите такси.

– Зачем?

– Сюрприз… Позже узнаете.

Бельский ушел за такси, а когда вернулся с машиной, сюрприз был выложен:

– Я вышла замуж за Громова. Спешу к нему.

Спасибо вам за содействие. Вы даже не знаете, что мне содействие оказали!

Дверца захлопнулась, и ошарашенный Бельский остался на тротуаре.

На одном дыхании взлетела она на пятый этаж, а потом долго, минуту целую стояла, не решаясь нажать кнопку звонка.

Громов открыл сразу же. Не говоря ни слова, шмыгнула она мимо него, пролетела коридор и только в комнате остановилась. Громов, не торопясь, вошел следом, спросил:

– Что скажешь?

– Ненавижу! Все, все и всех! – Она прижалась к нему. – Тебя ненавижу, твои интегралы, Райку Мелькову терпеть не могу, себя… себя недолюбливаю!

– Это заметно, – очень спокойно откликнулся Леонид. – Особенно последнее. Не сама ли себя два дня мучила? Сними пальто. Или ты с минутным визитом, как представитель соцстраха?

– Гонишь? Уйду!

Она метнулась к двери, но он поймал ее. Тогда она сняла пальто, бросила на диван, упала сама туда же, залилась слезами.

Громов сел рядом, не обращая внимания на сопротивление, повернул ее к себе, склонился:

– Сейчас передам тебе свой грипп.

Губы были влажными, солеными от слез. Они сразу раскрылись, ответили поцелуем – долгим, жадным. Потом она, разумеется, вырвалась.

– Думаешь, поцеловав, приобрел на меня права?

– Не совсем так. Полагаю, что имел их и ранее.

– Подлец, Ленька! Ну почему ты такой подлец?!

– До чего ж покладистый мужик ты! Не перестаю удивляться. Раньше я думала: у Громова железный характер. А вот поди ж ты: веревки из тебя вью.

– Вьешь, Лизонька. А завтра в загс сходим – вовсе удобно вить будет.

– В загс? Никогда!

– Ну, хорошо. Не пойдем в загс. Будем жить во внебрачном союзе.

– Что-о?!.

– Ну почему ты такой наоборотик?

– Тут виноват немец.

– Какой немец?

– Старый и добропорядочный. Из тех, что осчастливили Россию своим появлением еще при Петре Первом.

– Ого! Сколько же ему лет?

– Много, Леня, ужасно много. То есть теперь он уже умер и не коверкает детские души. Он был модным врачом. Когда я родилась, я открыла рот, чтоб закричать, да так и не закрывала его, орала и днем и ночью. Родители всполошились, решили, что у меня рак. Позвали немца. Тот сказал: «Ребенок с ярко выраженной индивидуальностью, с подвижными нервными процессами», – немец для своего времени был прогрессивный. И не надо, мол, нельзя подавлять ее интеллект! Не противоречьте девочке, потворствуйте ее прихотям. Дивный был немец! Меня лупить следовало, а он…