Федор Полканов - Рабочая гипотеза.

Но теперь все станет на место. Однако будет все не так, как с Валентиной. Нельзя, например, пойти и просто-напросто забрать этот клубок противоречивых чувств и инстинктов, этот сгусток искренности и лживости, доброты и злости, таланта и непроходимого упрямства, кокетства и наивности – эту проклятущую Елизавету, ставшую для него такой необходимой. Нельзя просто сказать: «Собирайся, едем ко мне». Нет уж, дорогая, дождусь, сама прибежишь, ума хватит, чтоб одолеть в себе вспышку ревности! Характера же, чтоб заставить меня прибежать, хватить не должно. Глупо? Бесспорно, несомненно, глупо показывать характер по пустякам, однако специфика объекта, сиречь Елизаветы, оправдывает именно этот эксперимент именно в данной ситуации. Нельзя забывать, что в предстоящем брачном союзе одной из функций Громова будет функция воспитательная.

Когда, поднявшись на свой пятый этаж, он открывал ключом дверь, услышал телефонный звонок. Заторопился – не Елизавета ли? Но, оказалось, нет.

– Товарищ Громов? Это из «Зооцентра», дежурный. Только что звонили из аэропорта. Прибыли ваши суслики.

– Не прошло и двух лет…

– Ну, уж не знаю. Звоню вот почему: не можете ли вы их прямо оттуда забрать, из Внукова? Завтра выходной, на базе у нас ни единого свободного человека, оставить же на аэродроме до понедельника – могут сдохнуть.

– Эх, «Зооцентр», «Зооцентр»! Порядки у вас, знаете ли…

– Случай особый, все в разъездах.

– Оправдываться будете потом. Готовьте доверенность, через полчаса буду у вас. Учтите: у меня нет никаких полномочий от академии.

– О, это оформим позже.

– Спасибо, что хоть не бюрократы.

Он положил трубку и только потом сообразил: машину в академии в субботу вечером не достанешь. «Ладно, – подумал, – деньги есть, накажу «Зооцентр», возьму грузовое такси. Пусть проводят потом через бухгалтерию, как хотят, хотя, кажется, они там с легкостью проводят любые расходы».

Во Внуково приехал в полночь. Клетки с сусликами – грязнющие ящики – стояли на открытом воздухе: постеснялись, видно, такую срамотищу вносить в склад с деликатными авиагрузами. Половина животных спала непробудным сном – может, и подохли, – половина же фыркала, скалила зубы – не грызуны, а собаки злющие.

Грузового такси не оказалось, но «левую» машину нашел моментально: какой-то мудрец-начальничек пригнал трехтонный грузовик за крошечной посылочкой в картонной коробке. Как плату за нее оформлять, за «левую» машину? Похоже, не «Зооцентр», а Громов будет наказан, но не бросать же животных? К несчастью, начальничек сидел тут же, в кабине. Пришлось лезть в кузов, располагаться на клетках, а тут еще один чертов скот сквозь дырку в ящике куснул Громова за ногу.

В институте, пока растолкал вахтера, нашел ключи от вивария, пока затащил клетки и сунул сусликам по клочку сена – прошел час, и в результате домой, хоть и на такси, добрался только в четыре.

Бухнулся на диван – и сразу же телефонный звонок.

– Я слушаю!

Молчание. Кто-то дышит в трубку, не отвечает. Елизавета, конечно, кто же еще! Проверяет, когда пришел. Пусть! Пусть даже подумает: успел в Энск съездить. Сейчас спать, а завтра он проведет разъяснительную работу.

После ночной поездки в кузове автомашины у Громова разболелась голова, повысилась температура. Он ругается: телячьи нежности – то ли было на фронте и хоть бы что, а тут…

Но ничего не поделаешь, пришлось лечь в постель, а в понедельник вызвать врача, не идти на работу. Усматривал в этом и положительное: живо небось Елизавета прилетит, как только узнает, что болен. Он позвонил в институт:

– У меня грипп.

Однако уже к двенадцати – только-только ушел врач – температура спала, а вместе с нею исчезла потребность валяться. Встал, сел к столу. Принялся за статью – не выходит! Голова забита другим. Какая-то каша, винегрет, три имени – Валентина, Раиса и Лиза – и еще что-то, самое главное: его гипотеза, работа Мельковой над ней, приятное и неприятное, тревожное и успокаивающее, грустное-грустное, но в общем веселое. Похоже, температура ночью была высокой, похоже, он бредил, видел сны наяву и основательно запутался. Теперь рассуждает: дисциплина мысли. Трудная штука, пустые слова для случаев, подобных сегодняшнему. Прежде всего – Елизавета. Вздорная истеричка, могущая порою быть вовсе не вздорной. Конфликт – мыльный пузырь.

Ход событий неотвратим, ничего не изменишь, тем более что менять и не хочется. Бьется сердце, и уши настроены на волну, на которой звонок звенит. Нет Елизаветы, и хочется, чтоб сидела тут, рядышком. Придет, сядет рядом – исключено ли, что через час начнется спор? Не исключено, что и с первой минуты. Однако пускай придет. Порою, право, даже капризы кажутся милыми…