Федор Полканов - Рабочая гипотеза.

– Значит, правка тебе понравилась?

– Я ж говорю: конфетка!

– Так почему же, понимая, что плохо и что хорошо, делаешь плохо?

– Э, милый! Я понимаю, что Козловский превосходно поет, однако пою почему-то хуже… А насчет правки… Знаешь, меня не очень огорчает, что ты много направил. В извечном споре гуманитарного и точного на этот раз последнее слово остается за мной. Вот интегральчик. Закорючечка, но выражает в итоге все, что хотел я сказать. Можешь ли ты сказать точнее, проще?

Когда Громов ушел, Степан вынул несколько собственных своих печатных статей, стал просматривать. И тут же наткнулся на фразу, только что у Громова вычеркнутую: «Изучению действия лучистой энергии на организм…» Видно, написал когда-то эту фразу Лихов или Шаровский, ученики же подхватили – и штамп готов.

Мелькова приехала, как всегда, неожиданно.

– Здравствуй, Лизонька, – сказала она. – Все толстеешь?

– Здравствуй. Тебя догоняю, – ответила Елизавета и тут же продолжила: – Один пожилой мужчина из числа наших общих знакомых утверждает, что я эффектнее, нежели ты.

Раиса пожала плечами.

– Он покривил душой, этот пожилой мужчина. Кстати, где он сейчас? Представляешь, я приехала специально для консультации с ним. Растет Леня! Так где же он?

– В длительной командировке. Отрывает головы волокитчикам из «Зооцентра». Сусликов до сих пор нет!

Раиса сморщила носик – не улыбнулась, а по-другому сморщила, полупрезрительно.

– Отрывать головы – примитивный метод. С оторванными головами зооцентровские мальчики и вовсе вам ничего не достанут. Не головы отрывать надо, а умы завоевывать. И почему бы тебе, коль теперь ты такая эффектная, не взяться за это самой? Ты бегала бы по зооцентрам, а Леонид тем временем беседовал бы со мною.

Разговоры такого типа – полушутливые препирательства – они ведут не впервой. Мелькова несколько раз звонила из Энска – то ссылка нужна, то срочно передать что-то Шаровскому, – и всегда разговор принимал такой оборот. Раиса понимает, что происходит, и даже удивляется: медленно события развиваются…

Леонид пришел в то самое время, когда они, покончив со взаимными шпильками, начали мирно и плодотворно обсуждать проблемы новейших мод.

– …оборочка тут, а тут воланчик, – говорила Раиса. Но фразу не кончила и начала с места в карьер:

– А вот и Леня! Приехала, дабы скоординировать наши с тобою усилия.

– Если насчет воланчиков, прошу к ней. Лизуха по этой части…

– Нет, что ты! Разговор длинный. И если ты можешь уделить мне время сейчас – превосходно, а нет – отложим до вечера.

– Можно и сейчас. Как будто срочных дел нет. – У Леонида на вечер иные планы.

– Вот и отлично! Пойдем на «Олимп». Шаровский куда-то ушел, там и устроимся. Не будем мешать Лизе работать.

Когда вышли в коридор, Леонид заметил: в руках у Раисы тяжеленный портфель.

– Аварийный запас продовольствия на случай вынужденной остановки машины? – спросил он, отнимая у нее ношу.

– Что? Ах, нет… Просто полное собрание моих сочинений.

На «Олимпе» расположились удобно: Раиса в кресле Ивана Ивановича, Громов – в другом, напротив.

– Прежде всего давай обусловим: ни слова о личном. Ни тебе, ни мне такой разговор не принесет радости.

– По-видимому, так, – согласился Громов. – А если точнее, он просто не нужен. Хорошо было бы, если бы мы с тобою смогли дружить. Вот все личное, что можно и нужно сказать.

– Полагаю, что так и будет. Тем более что, как кажется мне, нас свяжет работа. – И Раиса вывалила из портфеля кипы оттисков и журналов.

– Еще в сорок седьмом году я показала, – начала она и далее говорила подробно и долго, называя работы и годы, описывая эксперименты и выводы из них.

Громов сидел, слушал и поначалу диву давался: зачем говорится все это, куда клонится? Потом постепенно все более внятно и остро начал в нем зреть протест: ведь это то же, о чем говорилось и спорилось, то самое примитивное и непоследовательное, не женское даже – бабье понимание его гипотезы! Что побуждает Раису поднимать эти вопросы вновь и вновь? Когда-то – он был еще студентом, сильным мировоззренчески, война, жизнь многому научили – родилась у него мысль, идея, которую даже сам не считал строго научной. Потом, к окончанию аспирантуры, гипотеза обросла кое-каким материалом. Уже тогда она в принципе была иной, чем в годы студенчества, осталась лишь философская суть. Теперь, когда данные повалили валом, когда он уже еле успевает обобщать материал, вновь совершенно естественно подверглись переоценке многие положения. А о чем говорит Раиса? «Я показала», «под моим руководством осуществлено». Куда ты, милая, клонишь?