Федор Полканов - Рабочая гипотеза.

– Куда ты клонишь? – перебил он ее.

Но Раиса остановила его жестом руки.

– Не спеши! Наблюдениями прошлого года моя дипломница Женя Фирсова подтвердила…

То, что подтвердила дипломница Женя Фирсова, и впрямь интересно. Это уже другая опера, не радиобиология даже, а радиогенетика: там, где повышенная радиоустойчивость полезна и необходима, она в ходе естественного отбора утверждается, как наследственная; то же в общем-то, что докладывала Раиса в Киеве. Чистой воды дарвинизм и ничего более, однако дарвинизм этот увязывается с тем, что составляло когда-то гипотезу Громова. Когда-то, а не теперь! Ныне это только закваска, дрожжи, тесто же, из которого лепит Громов свой теоретический хлебец, стало иным; причем не только благодаря пряностям, но и в основе своей: мука ныне иная, дорогая Раиса Петровна, мельче помол! Громов вот-вот взор-рвется – чертовщина, оказывается, и теперь когда флюиды развеяны и глаза стали отмечать не столько изысканность линии от уха до подбородка, сколько то, что подбородок стал двойным, – даже теперь общение с Раисой порождает в нем бурю! Нет, не годится, нужно взять себя в руки! И он отвлекается на минуту тем, что пытается про себя усмехнуться: мука, дрожжи, пряности, теоретический хлебец – не прямые ли это потомки бесчисленных, ныне уже бородатых анекдотов об осетрине с мороженым? Или, быть может, просто дань явлению, получившему с легкой руки Елизаветы наименование попугаизма: все, кто с Шаровским работает, волей-неволей начинают ему кое в чем подражать. Вот и Раиса: «Доказательством этому служат следующие положения…» – и дальше пошла нанизывать пункты с подпунктами – первое, А, Б, В и Г, второе, А, Б. Ни дать ни взять «дорогой и любимый шефуля» – новое прозвище, вытеснившее старое, скомпрометированное – Ив-Ив. Однако второй пункт В у Раисы опять любопытен. Надо послушать!

И Громов слушает. А Мелькова берет со стола и раскрывает перед ним статью за статьей. Раздражение постепенно стихает. Интересный график, своеобразный поворот эксперимента – вот что отвлекает вначале. А далее начинает нравиться общая нить рассуждений. Что ж это получается? Восприняла, выходит, Раиса его гипотезу, не сегодняшнюю, близкую к завершению, а вчерашнюю, времен написания диссертации.

Как это говорил Шаровский? Промежуточный финиш. То, что явилось первым промежуточным финишем для Громова, для Мельковой оказалось стартом. Принял и Громов здесь новый старт. Но трассы науки – не стадионная дорожка. Разный материал обусловил и разные направления. Заветный финиш для Громова – найти лечение лучевой болезни. Мелькову ныне влечет другое: судьба будущих поколений, радиогенетика.

– Что же ты мне скажешь? – Раиса исчерпала, наконец, материал и теперь вопросительно смотрит на Леонида.

– А что я должен сказать? Не совсем понимаю… Ну, интересно, ну, важно – все сама знаешь. Приятно, наконец, что чем-то тебе оказался полезен. Что еще я должен сказать?

– Caмoe главное: не поставишь ли ты меня в дурацкое положение, сдублировав то, над чем я тружусь? Зная твой размах, я не могу до конца быть спокойна.

– Можешь. На данном этапе вполне. Года через два, быть может, и двинусь по твоим стопам, займусь радиогенетикой, но к тому времени уже придется тебя догонять. Однако каковы твои ближайшие планы?

– Сейчас расскажу. Тем более что только ты один и можешь подсказать что-либо дельное.

На обсуждение планов ушел еще час, всего же разговаривали около трех часов. Условились встретиться через месяц, причем обязательно с Елизаветой: многое следовало оговорить втроем.

– К вам я, пожалуй, уже не зайду. Извинись перед Лизой. И – до скорой встречи! – остановившись у дверей, за которыми сидела Елизавета, сказала Раиса.

– Зачем же прощаться тут? Провожу тебя до машины, иначе ты согнешься под грузом собственных достижений. – Леонид помахал тяжелым портфелем.

В комнату Леонид вернулся через пять минут. Елизаветы там не было, а на столе лежала записка: «Уехала к Лихову. Соглашаюсь на переход к ним в штат». Час от часу не легче! Ну ладно же!.. Никуда не денешься!

Вечером он позвонил к ней домой, но к телефону подошел Петр, Елизаветин брат:

– Как, разве она не с вами? Сказала: «Иду в театр…»

Громов прилег на диван, попробовал почитать. Потом встал, оделся, вышел из дому. Долго бродил полутемными переулками, думал: «Нелепо!» И не показательно ли: когда развернулись события, пополнившие число пассажиров на магистрали Москва – Энск, Елизавета наглядно продемонстрировала, что умеет ждать и молчать. Самому ему еще не ясен был исход, она же не сомневалась в нем ни минуты: сама потом говорила, да и у него глаза есть. А теперь? Второй раз в жизни попадает он в подобное положение: сначала с Валентиной из-за той же Раисы, теперь – с Елизаветой. Наивно и глупо: чтобы прийти к окончательному решению, нужна такая вот видимость внешних препятствий. Не возникни она, и счетная машина, сидящая в дурацкой его голове, черт знает сколько еще времени прикидывала бы бесконечные сальдо-бульдо. Быть может, так бывает всегда и у всех?