Александра Яки - Грусть улыбается искренне

Витя слегка прикрыл окно: дождь разошелся, и капли забарабанили по стеклу, как бешеные. Шмыгнув носом, парень вздохнул и присел на корточки. Шум ливня каким-то дивным эхом отражался в пустынном коридоре, запахло сыростью и гнилыми листьями. Бедный мальчишка, не зная, что ещё думать, устав нервничать и переживать, закрыл глаза. Барабанная дробь дождя за окном, казалось, от этого только усилилась.

Он вдруг сквозь грусть почувствовал неясную, бог весть откуда взявшуюся радость. Дело было в дожде. Он уже слышал шорох точно такого же ливня, завывание точно такого же ветра, точно такой же запах свежести из полураскрытого окна. Он слышал это раньше. Той ночью, когда, разрезав грозовые тучи, на небо вышла серебряная луна.

Ясной картиной эта луна встала перед закрытым глазами Витьки, как настоящая, будто он снова вернулся в ту ночь. Симфония дождя, звучавшая тогда, теперь волшебным образом напомнила Витьке все те необычные, таинственные эмоции. И то, как они с Ингой ловили первые дождевые капельки, и то, как прятались от уборщицы, как нашли её ключи и как открыли склад, построив там домик… Дождь.

Как волшебно приятно было его слушать, припоминая, как было по-детски весело тем вечером, как беззаботно они валяли дурака, не страшась намокнуть или попасться Тим-Тиму. Виктор боялся пошевелиться, чтобы нечаянно не скинуть нежное прикосновение светлых воспоминаний, чтобы не вернуться раньше времени в настоящий жутковатый и грустный серый день. Он жмурил глаза всё крепче и крепче, понимая, что фантом прошлого неумолимо убегает из воображения. Смутные строки припоминались ему из детства, такие горькие, но тихие, что мальчишка сам почти не ощутил, как начал проговаривать их вслух, не чувствуя на губах невесомых слов.

По шахте с гулом проехал лифт. Виктор нехотя поднялся и оглядел холл. Хорошо, что рядом никого не оказалось, а то что бы люди могли подумать? И впрямь, зачем он сидел, как дурак, с закрытыми глазами и лепетал что-то себе под нос, слушая стихийные буйства?.. Так только Аркаша перед учителями позировал, читая стихотворения на конкурсах юных дарований.

Это ненормально. Витя почувствовал какие-то странные перемены в себе и прислонил разгорячённый лоб к холодному стеклу. Он и сам теперь едва отличался от ненавистного ботаника, но, что странно, ничуть не был огорчён этим. Виктор случайно услышал в дожде что-то родное и вдруг вспомнил четверостишие. Не для того, чтобы отметку хорошую получить, и уж точно не для того, чтобы учительница литературы сказала, какой он хороший мальчик и как тонко чувствует природу. Он не выпендривался и не обманывал никого. А перед кем было задаваться? Он и сам-то вряд ли понимал, откуда на ум приплыли эти строчки. Они не казались ему наигранными, надуманными, неискренними. Он видел в них только то, что чувствовал.

Как же учителя хвалили заучек и любимчиков за то, что они громко и «выразительно» рассказывали стихи. А ведь выразительности в них не было ни капли, только пафос и наигранно печальный взгляд. Им за это ставили хорошие оценки. Они рассказывали и выступали по сути ради оценок и никогда даже не задумывались, что чувствовал автор, когда писал. Сколько боли могло быть в его сердце, чтобы выдать такие рифмы. И от Витькиного сознания поэзия всегда отскакивала как горох от стенки. Но не он был в этом виноват. Откуда счастливому ребёнку знать, что такое настоящие переживания? Не мелочи вроде «ах, она меня любит, а он меня бросил, а в чём же пойти на дискотеку», а настоящие взрослые боль и волнение. Витька жил беззаботно, он даже не представлял, что боли на земле больше, чем блажи, а попав в больницу, вдруг задумался об этом. У него болело сердце за Ингу, и весь мир виделся в другой плоскости.

А фраза эта «в безысходность рвётся грусть» почему-то нагоняла мысли о том свете и о смерти. Парню стало дурно, а на глаза навернулись мелкие капли слёз.

Виктор жалел, что рядом нет Инги. Она бы объяснила, что с ним творится. Она всегда всё могла объяснить. А ещё… она много читала. Но что интересно, обычно только про себя, а вслух — редко. И тихо. «Не выразительно» — как прокомментировали бы многие. Но ей всегда хотелось верить почему-то. Чего стоили хотя бы её: «…Нет больше сил в запасе у него быть выше всех, лишь кроме Бога самого…»