Александра Яки - Грусть улыбается искренне

А она оказалась такой понимающей, умной, доброй, весёлой и знающей толк в людях.

Когда детвора покинула комнату, кругом стало пусто и тоскливо. Шпала выскочил в коридор с воплями: «Эмма, ты уже спать?!» Тамара догнала его, дав подзатыльник: «Чего орёшь? Ночь на дворе!» — и пригрозила кулаком. Откуда-то донёсся недовольный Тимофеев глас, и затурканная медсестра, вздохнув, отправилась к доктору.

Инга проводила её больным взглядом.

— Спать-то не хочешь? — Витя заботливо приобнял девушку, чтобы она могла об него облокотиться.

— Теперь разве уснёшь? Не думала, что решусь тебе всё это сказать, — Инга, усталая, положила голову ему на колени.

— Но ведь сказала же, — мальчишка легонько погладил ее белые волосики. — Во сне всё уляжется. Во всяком случае, я пытался тебя понять, не думай, что говорила в пустоту.

В темной комнате висела тишина. Только разноцветными кадрами мелькал брошенный, позабытый всеми новенький телевизор, и ритмично отмеряли секунды большие настенные часы. Слабенькая и бледная в свете мутной луны девчоночка едва заметно улыбнулась и поджала колени, скрутившись калачиком, как эмбрион. Витька, отягощённый философскими мыслями, откинулся на спинку дивана и тоже закрыл глаза.

Никто из них под утро даже не вспомнил, как пришла Тамара, выключила телевизор и, растроганная картиной, оставила уснувших ребят в покое.

Витька ощущал, что Инга, сказав ему всю правду, открыв все свои мысли, стала чувствовать себя немного свободнее и раскованнее. Да и сам он сблизился с ней, начав на самом деле понимать девушку, точно настроившись на её волну, точно осознав, на каком языке говорить с ней.

Главное, это не доставляло никаких хлопот. Даже наоборот. Парень ощущал себя нужным и сильным, чувствовал, что его уважают и верят в него. Дома и в школе ведь только пинали, повторяя, что он ни на что не годен. А тут… столько внимания, столько добрых слов с её стороны.

Они проводили всякую секундочку вместе. Иногда по привычке начинали спорить и в шутку дуться друг на дружку. Но потом всё равно торопились извиниться и отметить перемирие бубликом с соком, что продавался в буфете на первом этаже. Инга приносила ему ужин всякий раз, когда Витька валялся с температурой под вечер и ленился идти в столовую. А он сидел с ней во время переливания крови, учил рисовать, рассказывал забавные истории из своей буйной жизни, например о том, как они с Лёшкой попёрлись зимой на речку, а домой вернулись с мокрыми ногами и ангиной. Инга слушала, не мигая и с таким вожделением, будто он говорил о каких-то приключениях или подвигах.

Случалось, она уставала и забавно щурилась, и ещё… у неё почему-то иногда подрагивали пальцы. Она немного пугалась этого, зажимала руки в кулачок и слегка взволнованными детскими-детскими глазами смотрела на Витьку.

А он жалел девочку и осторожно ласкал.

— Не страшно, — говорил. — Тамара же сказала, что это бывает.

Когда в больнице становилось совсем холодно, парень прижимал её к себе. Ему хотелось это делать, как хочется оберегать найденного в дождь на улице маленького, худого и мокрого котёнка. Это происходило естественно и безо всяких крамольных мыслей. Не любовь — любовь-то у Витьки была, — а просто высший уровень взаимопонимания. Когда слова не нужны.

По вечерам они гуляли, плотно закутавшись от свирепого ветра в куртки. Витька терпел Ингины стишки, а она — его громогласные песни.

Небо которые сутки готовилось расплакаться ливнями, но что-то постоянно не давало ему осуществить задуманное. Тучи всё сгущались, слетались, хмурились, угрожали… Дули северные ветры, но в коридорах больницы стояла необъяснимая тягучая духота.

— Три дня собирался. Ливанёт, — Инга вглядывалась в хмурящееся вечернее небо через окно в столовой. — Ты тоже дождь чувствуешь, правда?

— Чё?.. — парень, полулежавший на столе, нехотя приподнялся и подпёр тяжёлую голову.

— Ну самочувствие ведь меняется? — она отошла от окошка и села рядом. — Голова болит, нет разве?

— Болит, — Виктор кивнул слишком резко, и ему показалось, что мозги вот-вот разлетятся на осколочки. — О-очень.

Ужин давным-давно закончился. Малышня, посмотрев вечернюю сказку, отправилась на боковую, избавив несчастных мамочек от необходимости читать на ночь. И столовая, и коридоры пустовали, готовясь ко сну. Даже Шпала не бродил допоздна, как обычно, а одиноко страдал в палате — Золушкин сказал, что Эмму выпишут в ближайшие два дня, а его, голубчика, ещё подержат «под арестом».