Юрий Красавин - Русские снега

— А-а, это ты! — обрадовался Ваня. — Зачем явился?

— Ты болеешь, царевич, — отвечал тот. — Больных надо навещать, ободрить, воодушевить. А то как бы не умер.

Это он так пошутил. Потом был у них разговор, от которого в памяти Вани осталось, как гость говорил:

— Вы — странные существа. У вас есть то, что нами, по-видимому, было утрачено: любовь, нежность, грусть… Всё это путает наши расчётные системы. Мы не понимаем вас!

— Но ведь вы — небожители, почти боги! — напомнил Ваня. — Или всё-таки самозванцы?

— У нас разум… Мы рассчитываем завтрашний день — вы этого не в силах сделать. Вы даже погоду на завтра не можете предугадать. Нам смешно наблюдать за вами, когда ваши учёные занимаются научными экспериментами или теоретическими выкладками. Потому я и сказал в прошлый раз, что вы мыслите в категориях забавной Вселенной.

— Забавно — это когда утверждают, что небесная сфера тверда, как лёд или стекло, — довольно сердито вставил Ваня.

— Ладно, это потом… я же обещал, царевич!

Тут вышла у них заминка, после которой маленький принц продолжал:

— Нас ставит в тупик в вашей природе вот что: вы не дорожите жизнью, легко расстаётесь с нею, подчас из-за пустяка, небрежности или явной глупости… Нам совершенно непонятно: вот двое стоят на краю пропасти, один нечаянно срывается в неё — другой кидается за ним следом ради его спасения и без всякой надежды на такое спасение. Почему? Разве это не глупость? И он знает, что неразумно, однако не может иначе… Мы бьёмся над этой загадкой… Она не расшифровывается ни на уровне строения физической оболочки, которую вы называете телом, то есть на уровне молекул, ни на уровне бесконечно малых частиц психической энергии. Это тайна… Мы будем властителями мироздания, если разгадаем её.

— Ясно, — сказал Ваня. — Без нас не видать вам царствия небесного.

— Прощай, царевич! Не скоро увидимся. Мы отлетаем сегодня.

— Не забывай обо мне, а я тебя не забуду.

Так они попрощались, и гость преодолел стену дома в своём прозрачном шале, словно стены вовсе не было.

После этого гостя на столе возле кровати осталась пирамидальная банка, в которой колыхались полупрозрачные оранжевые ягоды.

Маруся первой увидела её и удивилась. Ягодки были величиной с вишню или покрупнее немного, похожи и на икру какой-то рыбы.

Ваня оживился, привстал на постели:

— Ну-ка, принеси ложку.

— Ты думаешь, это можно есть? — спросила Маруся с испугом.

— Да знаю я, чьи это фокусы!

Он добыл ложкой сразу две ягодки, он оказались не круглые, а этакие кубики, при свете керосиновой лампы переливались янтарным и оранжевым светом. Положил в рот одну, хитренько улыбаясь:

— Холодненькая… мокренькая…

Нажал зубами — во рту разлилась приятная свежесть. Никакая это не ягодка — просто маленькая ёмкость с соком. Пожевал и шкурку — вкусно.

После тех ягод он как бы очнулся от долгого сна. Взгляд его стал осмыслен, лицо спокойно. Маруся обрадованно присела на кровать: слава Богу, получше ему, значит, на поправку дело пошло.

— Катя приходила проведать тебя, — сказала мать.

Он сделал равнодушный вид:

— Какая Катя?

— Да Устьянцева. Но ты спал, и мы не стали тебя будить. Она сказала, что знает, что ты приходил спасать её, беспокоилась о тебе и обещала прийти ещё раз.

— Печка топится нормально? — спросил он, чтоб перевести разговор.

— Топится, Вань. Тебе холодно?

— Нет, я про трубу.

Потом он очень осмысленно спросил:

— Митрия… похоронили?

— Да. Умер Митрий Васильич.

Сын поправил ее строго:

— Он не умер — погиб.

Маруся не стала возражать, согласно кивнула:

— Конечно, погиб…

— Пуля долго летела, сколько лет, и вот настигла его. Он погиб, как воин.

Они помолчали.

— Вот сороковины-то по Митрию отмечать некому: Катерину увезли в больницу… оттуда ее дочь, небось, к себе заберет.

— А Веруня?

— Веруня вместе с детишками уехала к сестре на Селигер.

Ваня загоревал.

— Надо же… ах, ухарцы! Как же теперь нам-то без них?

— Что делать, жись такая… Махоню тоже забрали: сын приехал и увез в город, дом заколотил.

— А свои люди ? Где они?

Маруся в ответ положила ладонь на его лоб.

— Теперь в Лучкине остались только мы с тобой да Анна Плетнева. Ничего, поживем… как на хуторе. Вот телята остались, с ними повадно.

Он загрустил, а через некоторое время сказал:

— С некоторых пор мне стало казаться, что я знаю что-то лишнее. Это очень тяжело… Но вот нынче лишнего во мне нет. Не знаю, хорошо это или плохо.