Юрий Красавин - Русские снега

По четверо с двух сторон от лежавшего Митрия стояли румяные солдаты в дубленых полушубках, туго подпоясанных широкими ремнями. Солдаты казались изваяниями… нет-нет, они были живые, моргали по крайней мере и крепко держали в руках (перчатки из белой кожи) карабины с примкнутыми штыками. Скосив глаза, они поглядели на Ваню и стали еще строже.

От всего этого оторопь брала.

Одет был Митрий в старое солдатское обмундирование. Голова его покоилась на голубой бархатной подушке с кистями, лицо почти живое, но с печатью той торжественности, которая отличает лица умерших. Возле ног покойника и к бревенчатой стене дома, к тесовому крылечку и просто к снежной стене были прислонены десятка два живых венков с широкими черными лентами. На одной из них Ваня прочитал: « От офицеров Преображенского пехотного полка». На другой — « От эскадрона пеших гусар». Еще были — « От Стрелецкого приказа », « От командира артдивизиона полковника Вырина », « От офицерского собрания воинской части…» « От третьей заставы Московского погранотряда»… И ещё, и ещё…

Никого, кроме почетного караула, возле дома Колошиных не было. Не смея подойти близко, Ваня постоял в растерянности на почтительном расстоянии, и отправился домой. Когда дошел до колодца, что напротив дома Анны Плетневой, его настигли звуки пронзительно печальной мелодии.

Вернулся — у изголовья покойника человек в офицерской шинели, без фуражки играл на флейте. Все в этом флейтисте было прекрасно: и музыка его, и новенькая шинель с золотыми погонами, и мужественное лицо с багровым шрамом на щеке от сабельного удара, рассекшего и ухо.

Вдруг появилась Ольга. Она прошла мимо Вани, ни слова не говоря, перекрестилась, зажгла большие свечи возле головы покойного брата, вставила маленькую зажженную свечку в его руки, сложенные на груди.

Ваня как-то сразу успокоенно подумал: раз здесь горбунья, значит, и Махоня с Анной вернулись в деревню, а иначе и быть не может.

Офицер спустил флейту, вынул белый платок, провел им по лбу, обмахнул щеки…

Ольга положила на край гроба небольшую книжечку, очень ветхую, полистала и начала читать:

— «Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных и не сидит в собрании развратителей, но в законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь!..»

Офицер оглянулся на Ваню — это был Верунин гость, Сергей Аркадьич. Но откуда и почему этот шрам на лице? Когда и где он успел так отметиться?

— «И будет он как дерево, посаженное при потоках вод, — читала Ольга, — которое приносит плод свой во время свое, и лист которого не вянет; и во всем, что он ни делает, успеет…»

Флейтист — нет, это все-таки не Сергей Аркадьич — поднял свою флейту, раздался тихий плачущий всхлип и опять зазвучала трогательная мелодия.

— «Зачем мятутся народы, — бесстрастно читала Ольга, — и племена замышляют тщетное? Восстают цари земли, и князья совещаются вместе против Господа…»

Под непрерывное, ровное чтение горбуньи произошла смена караула: вместо солдат в полушубках, поскрипывая снегом, встали по четыре с двух сторон молодые ребята в красноармейских шлемах и длинных шинелях; в руках у них были уже не короткие карабины и винтовки с примкнутыми, но уже трехгранными штыками.

— «Когда я взываю, услышь меня, Боже правды моей? — возносился голос Ольги. — В тесноте ты давал мне простор. Помилуй меня и услышишь молитву мою…»

Флейтист заиграл другую мелодию — то был печальный рыдающий мотив, в который врывались грозные ноты.

— «Услышь, Господи, слова мои, уразумей помышления мои. Внемли гласу вопля моего, Царь мой и Бог мой! ибо я к тебе молюсь, Господи! рано услышь голос мой — рано предстану перед Тобою, и буду ожидать, ибо Ты Бог, не любящий беззакония… Господи! путеводи меня в правде твоей…»

То ли патетические воззвания эти, то ли музыка так сильно подействовала на Ваню, что он не мог более этого выносить слишком велико было душевное напряжение — и отправился домой — перевести дух, а когда уже дошел до дома, сзади донеслось удивившее его пение — мелодическое плетение множества голосов, создававшее иллюзию музыкального оркестрового исполнения! Неужели появился хор?

Пришлось вернуться к дому Колошиных — тут на почтительном расстоянии от гроба стояли Веруня, рядом с нею Ольга, прижимая книжечку к груди, чуть в стороне — офицер-флейтист. Они внимательно слушали пение. И Анна Плетнева была здесь, и не одна — рядом с нею стояли воины ее — муж Степан Данилыч, сын Леша в форме летчика, в летном комбинезоне, Рома — в штатском, и внук Юра — в пятнистой форме. Они слушали пение, опустив головы, а хор был там, куда они, да и Ваня тоже, почему-то не смели поднять глаз. То, что пелось, почему-то напоминало теперь колыбельную, но она была… небесной возвышенности. Казалось, светлая утренняя бездна заполнена до краев мелодией, подобной гимну, и ты в ней…