Юрий Красавин - После полуночи

А на соседнем поле за Новым прудом еще жара июньская, опять же жавороночьи песни, и опять же я. Мне лет шесть или семь, тут и старший братец мой, и мать, и все наши деревенские… мы пропалываем лен. По льну желтуха цветет дружно, победно. Впереди перед нами широкая желтая полоса, позади прополотый зелененький ленок… А пить хочется непереносимо! Мы с братом бежим к дороге, там еще сохранилась в колее вчерашняя дождевая лужа, мы к ней припадаем, как к роднику…

А с другой стороны от Ремнева моего еще только светает; я иду — мне восемнадцать лет — в волосах у меня гребень девичий, подковкой от уха до уха — не подарок, нет, просто дадено поносить в знак особого ко мне расположения; я выну его, поднесу к лицу, улыбаюсь…

Картины одна другой знакомее и потому поразительнее проходили перед моими глазами, и не было им конца — все это пространство вокруг деревни Ремнево жило-шевелилось, звенело, шумело… но потом исчезли живые картины, и я остался один в поле.

Так сиро молчало все, беззащитное перед природными стихиями и бурями социальных потрясений!

— Господи! — воззвал я со всей силой, на какую только был способен. — Спаси и сохрани, Господи, мою малую родину, ибо она прекрасна… спаси и сохрани Россию, состоящую из таких вот малых родин, где посеяны наши сердца!

И тут произошло чудо…

Произошло чудо: оранжевый свет полыхнул зарницей по всему небу и просеялся до земли и остался во всем этом пространстве. Мгновенно подняло меня на высоту птичьего полета и выше, кто-то надо мной сказал голосом всеобъемлющим:

— Чего просит этот младенец?

Сказано было с грозностью, но с добродушной усмешкой; и смех многих раздался, хороший смех.

Я увидел шествующих небесным путем людей… ну да, они имели человеческий облик: трое в сияющих, ослепительной белизны одеждах, без головных уборов и, кажется, без обуви / не могу вспомнить точно / с непередаваемо блистающими взорами… и вокруг неисчислимое количество… свиты или воинства. Впрочем, я все время видел только этих троих, устремясь к ним зрением, слухом, душой. Я вовлечен был их движением, как перышко проходящим мимо поездом.

— Отче, — молвил тот, что справа /одесную /, — выслушай его. Он что-то хочет сказать.

Шествующий в середине Старец ликом был ясен, высок ростом, с могучими плечами и с белой бородой ниже пояса. Все в нем дышало непостижимой, непередаваемой мощью — то была и физическая, и совсем иного рода мощь, которую я лишь ощущал, но сознавать не мог. Я понял, Кто передо мной, и тотчас потупился, не вынеся силы Его очей.

— Господи! — обратился я к Нему, охваченный внезапной догадкой. — Давно-давно, когда еще мальчиком я шел вот этой проселочной дорогой от своей деревни в Спасскую школу… то было весной, в мае: мир вокруг меня вдруг озарился неземным, вот таким же как бы оранжевым светом, совершенно заворожившим меня тогда… это был Ты, Отче наш?

— Да, — ответил Старец великодушно.

— Я понял тогда: в мире что-то произошло, но причины и источник света остались неведомы мне… Верно ли, что ко мне было слово Твое, которое я услышал не ушами, а сердцем?

— Да, и к тебе тоже.

— Тот свет в душе моей никогда не потухал…

Третьей в той троице была женщина… или я ошибаюсь? Не было возможности рассмотреть внимательней — слепило глаза, но я мгновенно запечатлел в памяти своей зрительной, что черты лица ее нежны и несли отражение необыкновенной кротости.

Они продолжали свое шествие, и я за ними был увлекаем. Словно бы грома дальние, сдерживаемые, сопровождали нас, грома, туго давившие на уши мне… Не было облаков под нами, они раздвинулись за горизонт, не было ночи — темнота ушла в землю… а шум от шагов идущих был подобен шуму морского прибоя.

Тот, что шел одесную от Старца, был ближе ко мне и смотрел сострадательно, ласково… пожалуй, именно его взгляд ободрил меня и подвигнул к бесстрашным вопросам.

— А в том сне моем, когда я жил на Селигере, в городе Осташкове, на втором этаже деревянного дома с печкой… был мне сон: море в крутых бирюзовых волнах, играющие красноперые рыбы, и дом мой качался подобно кораблю, и свет с небес, подобный солнечному… это был Ты, Отче наш?

— Да, — ответил Старец, наполнив меня еще большим светом и радостью, и одновременно ужасом. — О чем ты просишь?

— Спаси и сохрани родину мою… Ты видишь, сегодня она сира и убога… но нет ее прекраснее! Спаси и сохрани Россию — это лучшее творение Твое: светло пресветлая и красно украшенная Земля Русская! Спаси и сохрани русских людей — их ноша ныне непосильна.