Юрий Красавин - После полуночи

— Понимаю… Будет исполнено.

— На второе куропаточку с черничным вареньем… кулебяку с начинкой, так чтоб в двенадцать слоев, начиная от налимьей печенки и кончая костными мозгами. Ну и поросенка с кашей в полной неприкосновенности, по-расплюевски…

— Браво! — одобрила меня застолица.

Я поднапряг мыслительные способности: чего бы еще потребовать?

— Кусок мяса по-суворовски, котлетки а ля Жардиньер, два жбанчика с зернистой и паюсной икоркой… зернистая чтоб была серенькая, а паюсная этакая блестящая.

— Балычок янтаристый не желаете? — подсказал услужающий.

— Желаю! И еще телятинки… знаете, бывает такая телятинка, белая, как снег.

— Как не знать! — отозвался он, и все, что я заказывал, как-то само собой выстраивалось передо мною.

Порядки тут были явно не ресторанные. Или я до сих пор бывал только в плохих ресторанах? Серьезное упущение в моей земной жизни.

Соседку справа звали Светой. Она весело улыбалась во все стороны, и ей отвечали улыбками.

— Ты здесь давно? — спросил я у девочки.

— Сороковой день, — сказала она и лицо ее построжало. — Сегодня меня провожают. И пир этот в мою честь…

Словно услышав ее слова за общим шумом, застолица обратилась к нам лицами, кое-кто опять поднимал хрустальные бокалы с вином, как это делают живущие на земле: мол, твое здоровье, Света! Только тут уж не о здоровье тела речь, а о благополучии души ее.

— Придет срок и вас проводят так же, — добавила она как бы мне в утешение.

— Как ты тут оказалась? — спросил я у Светы тихонько.

— Умерла, — сказала она и опять заулыбалась.

— Отчего? Ты заболела?

— Шла по улице… кто-то выбросил с верхнего этажа пустую бутылку… как раз мне на голову.

Я застонал, как от зубной боли.

— Я ничего не почувствовала! — сказала девочка опять в утешение мне. — Просто вспыхнул свет… словно голова моя стала электрической лампочкой и включили ток.

У нас в Новой Корчеве почему-то считается достойным делом выбрасывать пустые бутылки из окна.

— А вот Таню двое парней затащили в лес за железнодорожной станцией и там убили, — тихонько сообщила мне Света.

Девушка Таня сидела напротив; она догадалась, что речь идет о ней, взяла яблоко из хрустальной вазы — красивое яблоко, крупное, румяное — и бросила нам через стол:

— Светка, лови!

Яблоко летело медленно, как воздушный шарик. Света поймала его и в свою очередь бросила Тане целую горсть орехов — они летели дружной стайкой, будто воробьи.

— Рядом с нею новенький, — сообщила мне Света. — Он сегодня вечером попал в автомобильную катастрофу: гонял по городу на своей иномарке и угодил в ограждение моста. Машина перевернулась…

Дюжий малый со смешным чубчиком, спущенным на лоб, поймал мой взгляд.

— Тачку жалко, — сказал он баском. — В лепешку разбилась!

— Нашел о чем жалеть! — хмыкнула Таня.

Тут они заспорили, но дружески.

— Он был в тот вечер с теми, кто ее убил, — шепнула мне Света.

— И теперь сидит рядом? — удивился я.

— Он был с теми, но убил не он.

— Все равно. Как она может?!

— Не наше дело судить тут кого бы то ни было, — строго сказала девочка. — За то каждый ответит там, — она глазами указала ввысь. — Теперь уже скоро.

Она стала перечислять по порядку всех сидевших тут: этот умер по болезни… этот повесился на собачьем поводке… эти двое утонули на рыбалке…

Невеселое получилось перечисление, я даже затосковал. А затосковавши, погрузился в размышление.

О чем я думал? Что не сбылось в моей земной жизни…

В детстве мечтал стать лесником… Чтоб у меня была маленькая избушка, упятившаяся под разлапистые ели, с крышей, поросшей зеленым мохом. Чтоб на ели той жила белка, соря на обомшелую крышу ореховой скорлупой и еловыми шишками. Чтоб мхи и травы подступали к самому крыльцу, возле которого лежала бы грозная собака-волкодав, охраняя и дом, и пасущуюся на лужку корову с теленком. Чтоб из окон дома моего выглядывала геранька, цветущая пышно с ранней весны до поздней осени. Что еще? Я не возражал бы, чтоб прямо под окнами или просто поблизости стоял муравейник… чтоб лоси подходили к сенному прикладку подкормиться…

Я выходил бы ранним утром на крыльцо, кормил с руки белочку, подсвистывал зябликам и чижам, гладил собаку и трепал ее за уши; смотрел, как дятел долбит сухой ствол дерева. Потом я шел бы по тропе или напрямик, бездорожно, обходя свои лесные владения, и отмечал: чу, там, в малиннике, медведь сопит; а на сосне столетней гнездо диких пчел; а вот барсучиха с барсучатами вырыла новую нору…