Валерия Перуанская - Зимние каникулы

– Значит, впереди у тебя светлая, – с живостью заключила Люська. – Готовься к моей свадьбе. Мы решили дома. У Вовкиных родителей большая квартира, а мать работает в гастрономе. Так что сама понимаешь.

– А где еще работают Вовкины родственники? – насмешливо интересуется Майя.

Люська смеется:

– Еще один дядька где-то туризмом ведает. Обещал нам свадебное путешествие, с остановками в пансионатах типа «люкс». Про других пока не знаю. Чем больше полезной родни, тем лучше, я не ханжа. – Все причины есть у Люськи веселиться и балагурить.

...В каждый данный момент люди разделены, думала Майя в тишине заснувшей палаты, на здоровых и больных. На счастливых и несчастных. На живых и умирающих... Если посмотреть на человечество общим взглядом, может показаться, что все в одном котле. На самом деле в нем есть перегородочка, незаметная, но надежная, только не совсем сплошная, а с брешью, через которую происходит как бы взаимообмен. Одна молекула сюда, другая туда, три оттуда, десять туда. Не по законам физики или химии, а по неопределимой кривой судеб. И жизнь по ту и другую сторону несопоставима. Недаром говорят: сытый голодного не разумеет. Это же не только о куске хлеба. Впрочем, голодный сытого тоже, хотя это обстоятельство менее существенно.

Влюбиться бы в кого-нибудь. Майя перебрала в уме знакомых мальчиков, но ни в кого из них влюбляться не хотелось. У доктора Аркадия Валерьяновича, как и предполагалось, есть жена, тоже врач, в этой же больнице, в детском отделении. Майя, когда узнала об этом, не была сильно разочарована: другого не ждала.

Вспомнилась встреча нынешнего Нового года. Почти всей группой собрались у Наташки Курочкиной. Все нарядные, красивые. Кто некрасивый, тоже в эту ночь казался лучше самого себя. Произносили тосты, желали друг другу счастья и всяких прочих радостей. Вскоре после полуночи погасили люстру, остались гореть разноцветные лампочки на елке, танцевали в пестром полумраке, веселились как сумасшедшие, все стали вдруг остряками, все были друг в друга влюблены, если не всерьез, так хотя бы на эту ночь. И никакого хамства, никакой пошлости. Только возвращение Курочкиных-родителей заставило компанию в шесть утра разойтись. Коля Зеленский увязался, как всегда, за Майей, чтобы доставить ее невредимой до дома, по дороге говорил разные намекающие на его чувства слова, но Майя слушать их не хотела, лепила и бросала в него снежки, раскатывалась по наледям на тротуарах, болтала что на ум придет.

Год обещал быть замечательным, несмотря на поджидающую за порогом сессию.

Кто бы мог предугадать, что не пройдет двух месяцев, как она окажется в этой больнице и уже не студенткой? И нет ей места в веселой компании вчерашних однокурсников.

Еще говорят – как встретишь Новый год, так он и пройдет!..

Прежде отчего-то не связывалось отчисление из института с тем, что и от ребят, с которыми успела сдружиться, она отрезанный ломоть. Без нее теперь будут их вечеринки». Сознание этого оказалось совершенно непереносимым. Майя почти засыпала под мелькание перед глазами радужных картинок из недавнего безмятежного прошлого – и сразу как и не было сна!..

Что же она натворила!..

Варвара Фоминична заканчивала одевание. Убрала давно не стриженные, разлохматившиеся волосы под вязаную шапочку, затянула застежки на замшевых «алясках», надела шубу. Теперь можно поверить, что она технолог цеха, ответственная женщина, не то что когда ходила в халате и толстых носках на босу ногу.

Ни на кого не смотрит, никто ей сейчас не нужен.

Заглянула в дверь Лариса, поторопила:

– Машина пришла.

– Иду.

– Ни пуха ни пера! – пожелала Алевтина Васильевна. Варвара Фоминична буркнула в ответ:

– К черту! – не решилась, видно, искушать судьбу.

Василь Васильевич отпросился сегодня с работы, приехал в больницу с утра пораньше. Хотел, чтобы и его взяли на консультацию, поддержать жену в случае чего. Анна Давыдовна, как и следовало ожидать, и слушать не стала:

– Не понимаю, о чем вы говорите.

Ему не оставалось ничего другого, как проводить жену с врачихой до санитарной «перевозки». Постоял, посмотрел вслед. Юркая машина, подвывая сиреной (излишество, которое позволяют себе ради шика водители «скорых», когда нужды в спешке нет), помчалась по московским улицам за его судьбой.

На лестничной площадке выкурил подряд две сигареты, замерз там основательно, вернулся в коридор, сел, сгорбившись, на диванчик. Думать свою тяжелую думу.