Валерия Перуанская - Зимние каникулы

Варвара Фоминична ведет себя непоследовательно. Первым дело сообщила ему новость в наихудшем виде: без операции вряд ли обойдется; Анна Давыдовна, хоть и устраивает консультацию, по всему видно, сама ни в чем не сомневается. А консультация ей нужна для очистки совести; и кто возьмется оперировать, пока не посмотрит больного? На операцию она, Варвара Фоминична, согласия не даст, потому что и так и так один конец.

Лицо у Василь Васильевича, по мере того как жена излагает свои соображения, как бы окаменевает. Никакого на нем выражения, как у глухого при звуках музыки.

Заметив это, Варвара Фоминична переходит на мажор:

– А вообще-то ничего не известно. Что они, врачи, понимают? Любят преувеличивать. Вспомни нашу Валентину. – И рассказывает всей палате про знакомую врачиху, которая в каждой болезни всегда усмотрит самое худшее. Если бронхит, паникует, что воспаление легких; если обычный сердечный приступ, у нее уже готов инфаркт миокарда. – Не все врачи такие, конечно, но вообще я замечала, – подытоживает Варвара Фоминична. – Очень много знают, вот у них от знания глаза велики, – переиначивает она поговорку.

Пример знакомой докторши не оказал, однако, на Василь Васильевича должного воздействия, и Варвара Фоминична тогда говорит:

– И чувствую я себя сегодня гораздо лучше. Он явно сомневается на этот счет.

Она берет его руку в свою:

– Честное слово!

Темные складки на лице Василь Васильевича немного разгладились, он ответно пожимает руку жене, и Майя, как ни тихо, застенчиво он это произнес, слышит:

– Солнышко ты мое!.. Это он сказал?!

Он. Глядит на свою женушку, на свое «солнышко» с такой нежной преданностью! «Люблю тебя!» – «И я тебя!»

Пусть короткое мгновенье, но ничего они в это время, кроме себя, не видят, забыли, что не одни. Или знать никбго не хотят, им некогда ждать, когда останутся наедине, чтобы в критический момент жизни сказать главное, чем – единственным! – могут друг друга утешить, могут друг другу помочь: люблю тебя, что бы и как бы там ни было дальше.

У Майи ощущение, будто подглядела нескромно в щелку. И отчего-то захотелось плакать.

Василь Васильевич снял руку с руки жены, прокашлялся и сказал:

– Пойду покурю.

– Куришь больно много. Он не ответил и вышел.

Майя отправилась к холодильнику за яблочным соком для Тамары Георгиевны. Дождешься, пока ее родственники явятся.

...Какую-то мысль Майя не могла ухватить. Важную. Серьезную.

Василь Васильевич сидел на лестничной площадке, сгорбившись на деревянном диванчике, курил. Рядом лежала пачка сигарет «Прима».

Майя колебалась, подойти к нему или нет: сказать, что Варваре Фоминичне и правда сегодня получше, она и позавтракала и пообедала хорошо, вставала несколько раз, ходила по коридору. Зачем так убиваться, когда ничего не известно?

Василь Васильевич тем временем встал, бросил окурок в урну, убрал пачку в карман. Словно размышляя, в какую сторону двинуться, как если бы потерял дорогу, постоял на середине площадки. Пошевелил плечами, сбрасывая оцепенение. Потер ладонями лицо, пригладил волосы. Потоптался перед застекленной дверью, видимо выбирал нужный ритм для неспешного, ровного шага.

Майя встала в сторонке, пропуская его, но он ее не видел. Шел, не останавливаясь и не меняя длины и скорости шага. Получалось спокойно-деловито. И если что-то выдало истинное состояние Василь Васильевича, так это несвойственный ему широкий жест, каким толкнул, открывая, дверь в палату.

«Солнышко мое!»... Никогда бы Майя не подумала, что старые люди говорят друг другу такие слова. Так говорят. А главное, что слова эти могут быть им зачем-то нужны.

При других обстоятельствах Майя над этим от души посмеялась бы. Еще рассказала бы кому-нибудь: «Представляешь? Он ей... Сю-сю-сю. Ха-ха!..» Какой уж тут смех... Наверно, все-таки редко – любовь до старости?.. Интересно бы знать, в ее, Майиной, проблематичной старости, если со старостью повезет, будет так? Кто-нибудь в девяносто лет станет пожимать ей любовно руку и говорить: «Солнышко мое!..»

Нашла занятие: заглядывать на семьдесят лет вперед. Когда на завтрашний день ничего не загадано. Майя потопала к холодильнику.

Родственники все же в Тамаре Георгиевне пришли: оба, дочь и муж. А с ними женщина – крупная, высокая, с копной седеющих, непослушно вьющихся волос и прокуренным голосом.

Оказалось, подруга Тамары Георгиевны. Представилась:

– Ксения Владимировна. Дружим со школьных времен, по десяти лет было, когда оказались за одной партой.