Юрий Мажарцев - Дембельский альбом

- И что, тебя на бортовой качке с горшка скидывает, что ли? - не понял значения Севиного открытия старпом,

- Да нет, Саныч, - отмахнулся он, - просто я сейчас на нем сидел и вдруг осознал, что одна половина ж..пы у меня в Европе, а другая - в Африке. А я посередине, на вершине мира, как на Олимпе!

Истории старшего штурмана, связанные с функционированием его организма и неожиданными ассоциациями, возникающими в эти мгновения, мы слышали нередко. Помню, возвращались в пятницу домой из Кронштадта, естественно, после очередного посещения щели. Сева, разомлевший в тепле электрички, внезапно, без всякой связи с предыдущим разговором, начал:

- Слышь, Пилюлькин, все-таки вы, доктора, говнюки, и святого у вас нет ничего. Я понимаю, что вы нас лечите, но все равно мы для вас кролики. У меня тут летом, еще до твоего прихода к нам, брюхо заболело. Пошел к пилюлькину, типа тебя, в поликлинику. Там сказали, что колит. Ну, дали таблеток и велели, чтоб через две недели пришел. Я их частью поел, частью в унитаз - что ж мне, себя травить. Через две недели пришел, как сказали. Тот пилюлькин, что меня принимал, ушел в отпуск, а вместо него докторица сидит. Симпатишная-я-я... Я ей, конечно, хи-хи, ха-ха, комплименты разные… Думаю, как бы после работы ее проводить, ну ты понимаешь… - Надо отметить, что Сева был рослый, красивый мужчина, потомственный интеллигент. Он умел очень элегантно носить морскую форму и у женщин всегда имел огромный успех. - Она мне тоже вроде как глазки строит, словом, все на мази! И тут она мне говорит, что надо сделать какую-то скопИю. Ну скопию, так скопию. Мы с ней пошли в другой кабинет, Я ее в коридоре под локоток, она в ответ хихикает, ну, думаю, дело ладится. Она открывает дверь, и мы входим в кабинет. Там стол, кушетка с простыней - все как обычно. Она тут мне и говорит, ласково так: Вставайте на кушетку на четвереньки. Я встаю, при этом все продолжаю острить, даму развлекаю, как положено настоящему офицеру. А она продолжает: Спустите штаны и трусы. Я как-то немного растерялся, но дисциплинированно подчинился, решил, что она укол хочет сделать, только, помню, думаю при этом: Зачем раком-то ставить? Впервые вижу, чтоб в такой позе в зад кололи. Но достоинство сохраняю и продолжаю у нее выяснять, до какого часа она работает, на предмет, понятно, продолжения знакомства. Говорю, и вдруг чувствую, что она мне не укол делает, а что-то в задницу засунула и там поворачивает, а при этом еще и приговаривает, змея: Потерпите больной, сейчас закончим. Тут-то я и заткнулся, потому как в стеклянном шкафу вдруг увидел себя со стороны: стоит раком элегантный капитан-лейтенант, в белой фуражке на голове - я ее на голову одел от неожиданности, когда она эту штуку мне в ж .. пу засунула. Галстук форменный впереди болтается. Дипломат, как дурак, под мышкой держу - вцепился в него, как в спасательный круг. А из-под края тужурки торчит моя бедная задница и в нее симпатичная докторица смотрит через какую-то трубку. Даже нос мне в ж..пy воткнула, так ей интересно. И стало мне грустно-грустно. Понял, что как мужик, я ей неинтересен, а интересна ей только моя бедная задница, как объект наблюдения.

Ну чего, посмотрела она и говорит: Все в порядке, больной, одевайтесь, вы здоровы. И смеется, стерва: Ну что, зайдете вечером? - спрашивает. А я штаны застегиваю, на нее не смотрю и бормочу в том смысле, что я дежурным заступаю, что завтра тоже стою, и, вообще, меня навсегда назначили дежурным. A сам-то боком-боком - и дёру оттуда. Так что, Пилюлькин, гнусные вы люди, доктора. Вам человеку в задницу залезть, что мне плюнутъ, - с печальным вздохом закончил свою новеллу Сева .

Всю жизнь прожив в северной стране, я воспринял зимнее тепло Средиземного моря, как волшебный сон. Это потом я привык к таким чудесам природы и стал воспринимать жару зимой в тропических широтах, как само собой разумеющееся. Ведь в те славные годы нашей истории выезд куда-либо дальше Крыма был очень проблематичным.

В те далекие годы каждый гражданин, которого заносило куда-нибудь за рубежи любимой Родины, обязательно знакомился со множеством инструкций о том, что там можно, что нельзя , как пел Высоцкий. Нельзя было все, если быть кратким. Можно и нужно было лишь одно - быть бдительным. В связи с этим нам был придан для поддержания бдительности на высоком уровне офицер особого отдела Равиль Закирович Хасанов, изображавший из себя чекиста старой закалки с взглядом Дзержинского. В течение всего перехода «Полюса» до Греции он рассказывал нам жуткие шпионские истории. Уже через неделю мы твердо знали, что именно в городе Эрмуполисе на острове Сиросе (население 15 тысяч человек), куда мы шли в ремонт, находится центр мирового шпионажа, а все работники верфи по основной специальности агенты ЦРУ.