Юрий Красавин - Валенки

Некоторые шли с пустыми руками — откуда взяться куличу — пасхе, коли нет муки, и кто сложит яичко, если нет куриц? Запасы у многих кончались, но уже можно было переходить на подножный корм: крапивка, щавелек… или вот еще подспорье — на полях вытаяли «тошнотики» — прошлогодние картошины. От одного их вида с души воротило, а уж запах! Но это все-таки была еда. Если высушить в печи да растолочь — получится темная крахмальная мука, из которой можно печь лепешки. Однако не «тошнотики» же нести святить в церковь!

Федя привезенное из Москвы поел быстро — много ли и привез-то! К тому же крупу манную пришлось обменять на два ведра картошки, а то нечего будет садить в огороде, семенную-то всю съел. Долго крепился, но, наконец, сходил тайком на колхозное поле, однако же ему не повезло: собирать «тошнотики» приходили туда и ергушовцы, ихний колхоз совсем бедный, на своих полях они давно уже все повыбрали, так и на пятинские повадились.

Но, может, и хорошо, что набрал всего с десяток тошнотиков: и сварил, и растолок, и лепешки испек, но есть это как? Больше десятка не одолеть.

Когда-то в округе было несколько церквей: и в Баулине, и в Высоком Борке, и в Верхней Луде — теперь их или заняли под склады, или просто разрушили. Служили только в Знаменской, и как в прошлые годы, во время пасхальной всенощной церковь оказалась набита битком, а народ все прибывал; старые хотели помолиться, а молодые — просто так, потолкаться, посмеяться — короче, повеселиться, как на «беседе».

В самой-то церкви торжественная служба, а вокруг и особенно на паперти — толпа гомонила; девчата похихикивали, парни курили, поплевывали семечками, ребятня тузила друг друга.

Вчетвером — Федя, Вовка, Мишка и Костяха — протиснулись пятинские в церковь. Ну, что там: старушки молятся, то и дело осуждающе шипят:

— Перекрести харю-то, безбожник!

Уж от одного этого беспокойно было, не по себе. И тут Федя увидел в толпе девичье лицо, показавшееся ему… То есть он подумал, что это может быть… или ошибся? Снова глянул туда, где у стены жались кучкой незнакомые девчата, и увидел ее… Да, это была Тамара Казаринова из деревни Лари. У Феди екнуло сердце, и он стал поспешно вытискиваться вон, чтоб она не увидела его случайно.

Почему не хотел, чтоб увидела? А Бог ведает! Да чего там: стыдно было… Она знала его в самую жалкую пору, еще когда он не свалял пять пар валенок и не съездил в Москву. Тогда он решился — вот дурак-то! — пойти «по миру»: ведь к ним-то явился за милостыней. Конечно, за милостыней, как нищий, чего уж там! Это очень стыдно. Она, конечно, тотчас вспомнит, как он сказал тогда: «А потом вы меня накормите».

Толстая старуха зашипела на него громко:

— Да что ты, леший! Задавил меня вовсе.

Во какая злая попалась! И праздник ей не в праздник. На этот её возглас Тамара Казаринова оглянулась; на мгновение Федя и она встретились взглядами.

— Экой, прости господи, жердяй! — продолжала ругаться свирепая старуха, и крестясь, и окидывая его злым взглядом. — Большой, а без гармоньи.

То есть ростом-то с жердину, а дурак-дураком. Федя, красный весь, уже от дверей еще раз оглянулся и увидел, что Тамара, глядя на него, смеется. Нет, она не обидно над ним смеялась, совсем нет, а как бы ободряла его… она опять сочувствовала ему! Так понял Федя, и тут ему удалось вытиснуться вон.

Немного погодя, когда отдышался и поуспокоился от волнения, опять ему захотелось протиснуться в церковь и увидеть Тамару, так нарядно одетую — в цветастой шаленочке, заправленной в воротник пальто. Какая она красивая!

Нет, не решался войти. А так хотелось!

Вдруг возгласы послышались из церкви:

— Ай! Ой!

И выбрался оттуда знакомый парень из Веселухи. Парень нырнул в сторону, неся что-то в руках. Ну да, чей-то узелок! Вокруг него тотчас посгрудились, каждый отламывал себе кусок от круглого кулича. А он, уминая за обе щеки, рассказывал, как из-за чужих спин вырвал пасху у какой-то старухи. Почему-то всем было смешно.

— Давай еще! — подзадорили в темноте. — А ну, кто пойдет?!

Когда молящиеся повалили из церкви для крестного хода, во всеобщей толчее поживились самые нахальные — они просто вырывали пасхи из немощных старческих рук и тотчас исчезали в темноте. Возникла суматоха. Слышались вскрики, а то и ругань.

Мишка с Зюзей появились откуда-то, потянули Федю в сторону:

— Иди сюда! У нас тоже есть, угостим. А Костяха где?

— А ну его! Пусть не зевает.

Отошли за кладбищенские липы, Мишка торопливо разламывал кулич-пасху, возбужденно говоря: