Виктория Лебедева - В ролях (сборник)

Она долго собиралась с силами, а потом написала пространное, запутанное письмо матери, где все-все ей рассказала — и про Яхонтова, и про училище, и про развод с Гербером.

Ответ не заставил себя долго ждать. Он был спокоен, даже холоден. Как ни в чем не бывало Галина Алексеевна писала о сельских новостях — папа летом собирается на пенсию, у него пошаливает сердце; в сентябре похоронили бабку Дарью — «сарафанное радио»; летом на сплаве шабашники передрались до поножовщины, так что полон огород был милиции; картошка уродилась, а морковка не очень… Как-то походя, между делом, сообщалось, что Илюшенька живет теперь у второй бабушки в Новосибирске, учится на пианино и делает большие успехи. Так что Герберовы алименты туда пересылают — на учебу, на воспитание. И от себя добавляют, конечно, как без этого. В самом конце обнаружилась набок сползшая приписка: «Папе ни полслова — убьет». Письмо было густо закапано какой-то жидкостью — может быть, водой, и буквы местами расплывались. Вокруг них стояли мутные чернильные кругляши. А между строчками читалось: «Ох и дура ты у меня, ох и дура!»

Денег, конечно, прислали. Но гораздо меньше, чем обычно.

Узнав об отъезде Илюшеньки, Любочка с полчаса всхлипывала в подушку. А потом, настрадавшись, решила: «Ах, как красиво! Совсем как в фильме „Мальчики“!» Представила сына на сцене, поющим — в ладненьком пиджачке, в белой рубашечке, тщательно причесанного на прямой пробор, — и материнское сердце немного успокоилось.

Вдобавок ко всем неприятностям, под Восьмое марта заявился Вася Крестовой. Он был странно серьезен и отчего-то стеснялся. В руках держал бутылку полусладкого шампанского и три растрепанных перемерзших гвоздички — их красные тряпичные головки почернели по краям, а стебли казались пластмассовыми.

— Ты чего это? — раздраженно спросила Любочка, пропуская робеющего Васю в комнату.

— Я… это… — замялся Вася.

Всегда такой болтливый, сейчас он явно не знал, что сказать.

— Что «это»?

— Я… предложение…

Бедный Вася покраснел точно рак.

— Какое предложение? — не поняла Любочка.

— Ну… замуж… Люба, выходи за меня замуж! — с этими словами Вася наконец-то протянул Любочке шампанское и цветы.

— Что-о?! Да как тебе такое в голову?.. — задохнулась Любочка.

— Ну, я подумал… Все равно ведь про нас болтают… — промямлил Вася. А потом зачем-то добавил: — Ты красивая. Очень.

Ах, с каким упоением лупила Любочка Васю по лицу мерзлым букетиком, с какой великолепной яростью! С каким удовольствием швырнула об пол шампанское, так что брызги, сверкая под неверными лучами голой лампочки накаливания, летели во все стороны и бились о стены!

А Вася даже не закрывался. Он стоял столбом, виновато опустив голову, — жалкий, лопоухий, взъерошенный — и слушал, как она кричит, срываясь на визг:

— Сволочь! Сво-олочь! Сво-о-олочь! Ты же мне жизнь сломал! Жи-и-изнь, понимаешь?! Слома-а-ал!

Позже она горько пожалела об этой выходке. Но это случилось много лет спустя, когда возмужавший, похорошевший Вася стал телеведущим программы «Время». А сейчас она, пьяная от ярости и боли, все била, била — по лицу, по плечам, — пока от гвоздик не остались одни измочаленные, надломленные стебельки.

А потом она стала Музой. Это были лучшие, легчайшие десять лет жизни.

Любочка, лишенная в одночасье и бдительного руководства Галины Алексеевны, и нежной заботы Яхонтова, целиком положилась на опыт приятельницы Нины.

Нина была типичная околотеатральная барышня. Она, легкая на подъем и падкая на развлечения, жила сегодняшним днем, ни к чему и ни к кому не прикипая сердцем, — веселая беззаботная стрекоза, пропевающая красное лето, и Любочка очень быстро научилась вести себя так же, приняла эту новую необременительную роль.

Днем они работали, а потом порхали по вечернему городу, легко входя в любое общество, где было пьяно, шумно и весело. На фоне Любочки Нина казалась невзрачной, но это была невзрачность калорийной булочки с изюмом перед сложным кремовым пирожным, так что поначалу, пока Любочка еще привычно разыгрывала неприступность, мужского внимания Нине доставалось даже больше.

— Что ж ты у меня ледышка такая? — посмеивалась Нина. — Неужели тебе не хочется? Ну, признайся? Или просто залететь боишься?

Любочка отмалчивалась. А Нина не унималась, учила ее женской премудрости, которая позволяла самой Нине чиститься не чаще раза в год.

Впрочем, Нина была не слишком удручена холодностью подруги — все Любочкины кавалеры, не получившие с наскоку того, что им хотелось, в конечном счете шли утешаться в Нинину мягкую, просторную постель, где бурно и страстно изливали ей свою неутоленность и за ласками просили сочувствия и поддержки.